Андрей Гребенщиков - Ниже ада

Живчик разочарованно махнул рукой и менторским тоном заявил:

— Уроборос — это змей такой, из древних мифов, из тех, что задолго До были… Есть сказки и в наше время, что видели или слышали о нем. Мол, что-то важное он охраняет. Нет, постой, как-то не так…

Федотов наморщил лоб и несколько секунд безмолвно шевелил губами.

— Точно, я читал! Правда, книжка оказалась впоследствии липовой — подделкой под более старые записи, сделанные еще до окончания Первой войны. Но, тем не менее, Уроборос там упоминается. Автор уверяет, что на востоке, где-то в районе Втузгородка, действовала секта Всемирного Змея — так Уроборос по-другому прозывается. По их верованиям, Змей защищает выживший мир от того, что сам же охраняет! Уроборос всегда изображается в виде кольца — кусающим или пожирающим свой хвост, и сектанты были уверены, что внутри этого кольца Окончательное Зло, Последний Апокалипсис, что наконец добьет остатки человечества. И только Уроборос до поры до времени сможет ему противостоять. Интересная теория?

— Я не люблю теории. Твой змей совсем не выглядел защитником человечества, да и хвост свой в зубах не держал.

— Не надо путать символическое и фактическое, — разгорячился Костя. — И потом, ты не видишь главного. Мы прорвались через Уробороса? Так сделай очевидный вывод, где мы и куда направляемся…

— Мы внутри кольца?

— Именно, Ваня, именно! И значит, направляемся напрямик к Окончательному Злу.

— Предлагаешь повернуть обратно?

— Ни за что! По мне, так большего зла, чем этот глист «всемирный», во всем Метро не сыскать!

— Ванька, а почему мы идем в темноте? Где мой фонарик?

— Потерялся фонарик. Скажи спасибо своему Уроборосу ненаглядному.

— У тебя в вещмешке был запасной.

— Вещмешок остался примерно там же, где и фонарь.

Живчик рукой нащупал друга и потянул к себе:

— Значит, нам придется вернуться, Ваня. Пара слепцов — это слишком много для команды из двух человек.

Иван наклонился к другу совсем близко и прошептал чужим, хриплым голосом, выделяя каждое слово:

— Я. Поведу. Нас. Путь. Открыт. Я. Вижу. Верь.

Костя от неожиданности вздрогнул и попытался отпрянуть, однако дозорный лишь сильнее схватился за него и медленно, отчетливо выговорил:

— Мидзару. Кикадзару. Ивадзару.

Федотова бросило в холодный пот. Из закрытых бурой повязкой глаз Ивана текли кровавые слезы, оставляя на щеках темные следы. Его губы, обильно омытые соленой жидкостью, раз за разом складывались в безмолвный крик: «Помоги!!!»

Два изломанных судьбой человека, ведомые отчаяньем и неизвестностью, шли темными, лишенными света туннелями. Страх гнал и направлял их, подобно горной реке, увлекающей своим течением все, что попадается на ее стремительном пути. Пленники чужих страстей, они безвольно брели чужими дорогами, не ведая, где и когда утеряли свои…

Люди молчали, не нарушая тишину запретного для живых места. Лишь крепче держались друг за друга, совершая неверные, робкие шаги в невидимую, но настойчиво зовущую пропасть…

За их спинами оставался кровавый след, привлекая все новых и новых хищников, отрезая пути отхода. Однако точка невозврата была давно пройдена, и прошлое превращалось в прах, разрывая в клочья воспоминания и надежды, обращая в пепел мечты и сокровенные желания, умерщвляя могильным холодом и тленом веру…

Даже не ведающий жалости Всемирный Змей оплакивал обреченных, невольно нарушивших несокрушимые до времени границы…

Та, что жила бесконечным ожиданием, затаилась, растворилась в вечной темноте, обернувшись покрывалом из тишины и безмолвия. Незримый таймер включился, и минутная стрелка, нарушая законы вселенной, двинулась противосолонь, отмерив людям последние часы.

Дорога во тьме казалась нескончаемой. Здесь не было метров, минут и секунд — все превратилось в бессмысленное движение без цели и причины, без начала и конца. Даже мысли, метавшиеся в страхе, замерли и лишь безвольно отсчитывали шаги, навевая благословенную дрему.

— Ваня, я больше не могу. Мы черт знает сколько времени без сна. Давай сделаем привал.

— Здесь нельзя спать, — упрямо, раз за разом, повторял дозорный. — Ты можешь не проснуться.

Но однажды, когда миновали тысячи лет, а за спиной остались миллионы километров, Иван ничего не ответил, и обессиленный Костя повалился на землю, заснув прежде, чем достиг пола.

Счетчик Гейгера отчаянно пищал, словно пытаясь отговорить самонадеянного человека от глупой выходки.

Воздух вокруг сгустился, сделался ощутимым и неподатливым. Преодолевая его сопротивление, Мальгин двинулся вперед, пытаясь не слышать навязчивого писка. «Гейгер» взвыл последний раз и, захлебнувшись, наконец сдался. Его светящееся зеленым глазом электронное табло потухло, а миниатюрный динамик умолк, не нарушая тишину даже треском.

Каждый шаг давался Ивану с трудом, и иногда начинало казаться, что само пространство противится его отчаянному походу в запретные пределы. Но вскоре воздух сделался обычным, прозрачным и незаметным, и идти стало значительно легче.

Ваня вспоминал… Деда, такого разного — веселого и строгого, вечно занятого и готового отдать всего себя обожаемому внуку… Свету — смешливую упрямицу с невозможным характером. Родную Ботаническую — спокойную, уютную, надежную.

Затем память о счастливых днях подернулась тьмой, и он увидел истощенного, бледного, слабо шевелящего губами дедушку, Светика с мертвым взглядом пустых глаз, строй вражеских солдат, исчезающих в недрах обреченной станции…

Картинки проносились перед взором в безумном калейдоскопе, мгновенно сменяя друг друга: прыгающие на Живчика волколаки, гигантский властелин неба с нелепым прозвищем «дятел», остовы сгоревших в ядерном пожаре «дрезин», котлован, ведущий к «распечатанному» подземелью, стреляющий в Свету блондин… Коварная гарпия, ужасающий Князь Тишины, сумасшедший Дядюшка Айк, невообразимый Уроборос — они возникали на миг и тут же исчезали в неведомых уголках памяти. И только жертвенный алтарь из причудливых снов пылал негасимым огнем… Он манил, звал, не давал покоя.

Из небытия во всех деталях возник недавний разговор, видимый отстраненно, будто со стороны.

— Возле Пояса Щорса, — начал Иван, — у меня было очень странное видение… Там я услышал про Алтарь для героя. Мне кажется, это что-то смутно знакомое…

— Твой дед рассказывал нам про него, но тогда ты был совсем еще маленьким и вряд ли можешь что-нибудь помнить.

— А ты?

Живчик нахмурился:

— Тогда слово «аллегория» было мне неизвестно, но Алтарь всегда казался именно аллегорией. Чем-то не существующим на самом деле, просто символом.