Андрей Гребенщиков - Ниже ада

Вольф прервал сбивчивую речь восхищенного солдата и голосом доброго волшебника из старых сказок провозгласил:

— Не просто разрешу. Я приказываю тебе, механик-водитель Мехлис, оживить эту крошку. Слишком долго она ждала своего часа.

Некрасивая, неизящная, с мужской фигурой и невыразительным, сереньким лицом нелюдимка Мехса завизжала так, что у генерала заложило уши. Если бы в эту минуту кто-то мог видеть выражение ее глаз, которые, казалось, светились даже сквозь толстые окуляры противогаза, он бы понял, что женщина вот-вот достигнет вершины экстатического наслаждения.

— Ну-ка, цыц, — посуровел генерал. — Отставить визги! Идем со мной.

Девушка осеклась и настороженно, но без лишних разговоров последовала за Вольфом.

— Посвети мне сюда. — Тон офицера вновь изменился, став загадочно-торжественным.

Валентина послушно навела свой фонарь в указанном направлении. В дальнем углу гаража, среди россыпи канистр, запчастей и неопознанных ящиков, притаилось нечто странное — нелепой, асимметричной формы, округлое с одной стороны и как будто сточенное с другой. Мехсе понадобилось секунд пятнадцать, чтобы, наконец, осознав увиденное, слабеющим, трясущимся голоском прошептать:

— Мотоцикл… настоящий… с коляской… Боже…

И, не поддержи Вольф ее за крепкие, мускулистые плечи, — неизвестно, устояла ли бы механик Мехлис на подкашивающихся ногах.

«Реанимация» колесного антиквариата заняла несколько мучительно долгих часов. Пока Мехса и Вольф с приданной им в помощь Монашкой копались в железном чреве грузовика, оставшаяся без дела группа разбрелась по соседним гаражам в поисках сокрытых в их недрах сокровищ. Не усидел на месте даже Гринько, покорпевший было над записями, но потом последовавший за «волчицами». Те уже обыскали три бокса, где доживали свой безрадостный век гнилые легковушки. Одну из девушек — Вячеслав не узнал ее в противогазе — он застал в предпоследнем исследованном боксе. Воительница с отсутствующим видом сидела на сваленных у стены покрышках.

— Нашли что-нибудь интересное? — поинтересовался Гринько у безымянной рядовой. Но «волчица» никак не отреагировала на вопрос, даже головой не повела.

Славика такое невнимание обидело — после спасения группы от «кирпичника» он надеялся на более благосклонное отношение к собственной персоне. Однако шанс исправиться нахальной или невнимательной девице все же предоставил и переспросил, повысив голос практически до крика:

— Я спрашиваю, что-то ценное обнаружили?

Только глухой мог не услышать столь громкий вопрос, но никакой реакции от «собеседника» не последовало и на этот раз.

— Эй! — Гринько несильно потряс неучтивицу. — Ты чего молчишь?

Вместо ответа девушка безвольно завалилась на бок и, шурша защитным костюмом, тихо съехала на пол.

— Ты чего?! Ты чего? — Юноша пришел в замешательство, а следом пришел страх. Секундное колебание — предпринять что-то самому или немедленно звать помощь? — и напуганный Славик бросился к соседнему боксу, откуда раздавались голоса сразу нескольких «волчиц».

Потерявшей сознание девушкой была Ксюша Стрела. Опознали ее по нашивкам на «защитнике», а вот по лицу вряд ли кто из соратниц смог бы узнать красавицу Стрелку — под стянутым противогазом никакого лица не оказалось, лишь жуткая помесь опухоли, изрытой многочисленными мерзко выглядящими язвами, и кровоточащей плоти, торчащей из-под слезающей кусками кожи.

— Господи Всемогущий!

— Она жива?!

— Пульс есть, но очень слабый.

— Что это вообще за дрянь?!

— Я видел, ей на кожу жидкость попала. — В женскую многоголосицу робко вмешался единственный представитель мужского пола. Под общими взглядами Славик окончательно смутился и спешно забормотал: — Ну, когда она «кирпичника» дохлого кулаком разбивала, что-то брызнуло из него. Я читал, что…

— Умник, мне плевать, что ты там читал, — набросилась Никита. — Ты скажи лучше, как Ксюхе помочь!

— Я же не доктор! — взмолился Гринько, не готовый к подобному повороту событий.

Еле сдерживающая себя Никитина прорычала сквозь зубы:

— Так чего же ты медлишь, придурок яйцеголовый? Бери свои поганые бумажки и спасай мне бойца! А если не сможешь — пеняй, козья рожа, на себя: за Ксюшу я твою харю в такое же месиво превращу, без всякого «кирпичника», голыми руками. Давай, давай, поторапливайся, чего встал, как истукан?! Бегом, марш!

Однако в записях необходимой информации не нашлось — их неведомый автор ничего подобного случившемуся со Стрелой не упоминал. Славик с горечью отметил, что теперь бы мог дополнить архивный документ ценным наблюдением и предостеречь многих сталкеров от прямого контакта с омертвевшими частями кирпичника. Вот только за «ценное наблюдение» кое-кому придется заплатить очень и очень дорого, а если Никита на самом деле взбесится и исполнит угрозу относительно его физиономии… От гнева лейтенанта Никитиной Вячеслава спас генерал:

— Что ты к мальчику вяжешься? Он-то в чем виноват?

Вольф был прав, и все это понимали, но отчего-то крайним в сложившейся ситуации «волчицы» посчитали именно Гринько. Чужака.

Импровизированная мини-колонна из мотоцикла-разведчика и армейского грузовика без всякой помпы и былой радости покинула гаражный комплекс и выехала на Объездную дорогу. В кузове «Урала» в свой последний путь направлялась умирающая Ксения Стрельникова — настоящий боевой товарищ и проверенный друг… совсем молоденькая, жизнерадостная и жизнелюбивая девчонка… Никита, глотая бессильные слезы и стараясь не обращать внимания на притихшего в углу кабины Гринько, крепко прижалась к ведущему многотонную махину Генриху. Девушка мешала вновь постаревшему генералу управлять железным монстром, однако он лишь ласково обнимал ее, да еще крепче прижимал к себе.

Иллюзорное предчувствие легкого и ненапрягающего путешествия, возникшее было при виде хорошо пережившей длительную консервацию автотехники, улетучилось без следа. Ни старенький, но надежный мотоцикл, ни проверенный временем грузовик помочь Стреле не могли. У Вольфа оставалась маленькая надежда, что боевое железо, которому он так привык доверяться в военном прошлом, убережет хотя бы других девочек. Однако и этой надежде не суждено было сбыться.

Серая мгла над Поясом Щорса не была повсеместной. Кое-где она расступалась, обнажая трупы многоквартирных домов. Маркус различал натыканные повсюду однотипные пятиэтажки, иногда перемежающиеся «низкорослыми» блоками детских садиков и школ.

Но что поражало Тевтона, так это полное, абсолютное отсутствие хотя бы малейших признаков жизни — ни движения, ни даже намека на него. Время будто застыло, попав в плен к зыбкой, угрожающей тьме. Открывающаяся сверху картина казалась фотографией — старой, выцветшей, померкшей и, самое главное, мертвой. Все запечатленное неведомым фотографом давно исчезло, стало пылью, сохранившись лишь как образ, отпечаток на бумаге.