Александр Афанасьев - Час героев

– Херик! Херик! [92]Херик, ара, херик!

Армен чуть пришел в себя, провел сложенными руками по лицу, как при намазе. На полу лежал и стонал хозяин этого дома, всемогущий Пашаев, он лежал в луже омерзительно пахнущей мочи, потому что во время избиения обоссался.

– Что с тобой?!

– Ничего, ахпе [93], ничего. Ты только глянь.

Командир боевиков посмотрел на привязанного к креслу мальчика, нахмурился. Поддел лежащего на полу Пашаева сапогом.

– А ну, вставай, гёт верен [94]!

– Ти кто, мальчик... – на дурном русском сказал Пашаев. – Я Асим Пашаев, слышал, да! Ты из милиции, да? Из ФСБ, да? Твое начальство тебя самого за это петухом сделает...

Командир группы ударил Пашаева в пах – и тот взвыл.

– А ну, пошел вниз, кутарингесси джаляб, сев камак арвамол, туз дырявый! Спустите-ка его вниз, можно и на пинках! Пошли, ахпе, отсюда, внизу разбираться будем.

Трое боевиков, прикрывая друг друга, спускались вниз по лестнице, ведущей в роскошный, красного кирпича подвал – совершенно не похожий на подвалы в России, тут было сухо, чисто и можно было стоять в полный рост.

Половина подвала была перегорожена большой решеткой из толстых прутьев, внутри этого пространства имелись через решетки, которые образовывали соответственно четыре камеры. Три камеры были пусты, в одной, на брошенном в углу тряпье спал юноша, голый. Перед камерами сидел надзиратель – жирный, усатый, в камуфляже. Рядом с креслом, в которое он поместил свою обширную задницу, стояла большая деревянная палка, сам охранник спал, издавая простуженным носом затейливые рулады.

Он проснулся только тогда, когда спецназовцы окружили кресло и один из них сильно пнул по его спинке.

– Пора вставать!

– Сикдир [95]... – пораженно выдохнул азербайджанец, надеясь, что это слово сыграет роль волшебного «сим-сим».

Но окружившие его боевики в масках и с оружием никуда не исчезли, они стояли вокруг него, направляли на него оружие – как всадники Апокалипсиса, явившиеся неизвестно откуда и разрушившие до основания примитивный уютный мирок охранника, тупого сторожевого пса, который и знал-то в жизни одного хозяина и несколько команд.

– Вставай, петушина! – сказал по-русски один из боевиков и опрокинул кресло. Попытавшийся встать азербайджанец получил удар ногой такой силы, что изо всех сил врезался головой в решетку.

Один из боевиков бросил автомат, выхватил нож, схватил охранника за волосы, задрал ему голову, повернул ее в сторону сжавшегося в углу юноши.

– Говори, кто? Кто это сделал?! Говори, а то зарежу, как свинью!

– Это не я! Не я, рафик! Не я!

– А кто?! Кто?!

– Это мюдюрь! Мюдюрь! Он мюдюря оскорбил, мюдюрь сказал его опустить!

Боевик дернул ножом – и охранник захрипел, забулькал горлом...

– Убрать. Сейчас этот... птсмер [96]придет.

Внизу уже собрали всех мюдюрей, кто был в доме, из троих двое были голыми, их оторвали от удовлетворения их сексуальных потребностей. Один из них, с аккуратной с проседью бородкой и двумя шрамами от пуль на груди (подарок от русского спецназа, Грозный две тысячи первого года, еле живым вынесли), увидев спускающихся сверху штурмовиков, крикнул:

– Ты знаешь, на кого ты руку поднял, шакал?! Я твою мать е... буду, и твою дочь е... буду, и твоего сына тоже е... буду, гандын [97]?!

Армен вскинул автомат, нажал на спуск – и бородатый рухнул на пол, завывая и прижимая руки к животу, откуда меж пальцев засочилась темная, почти черная кровь.

– Ы-ы-ы...

Руководитель азербайджанского землячества рухнул на колени, пополз к стоящему ближе всего штурмовику.

– Не убивай, ага [98], не убивай! Все сделаю, только не убивай! Квартиру перепишу, дом перепишу, фирму отдам, все для тебя сделаю, Аллаху буду молить! Только не убивай, ага, у меня дети малые, Аллахом прошу, не убивай!

– Какой ты нам брат? – сказал командир боевиков. – Падаль, азерская тварь... Сев камак арвамол [99].

– Ты армян, да? Армян? Не убивай, я в Карабахе не был! Я не воевал! Я из Баку давно уехал, много тут живу, да! Не убивай!

Армен отступил в сторону – и мимо него на пинках спустили с лестницы хозяина дома.

– Ну, что делать с этими... – спросил по-русски командир.

– Ты от ... да? – Пашаев назвал имя известного и очень влиятельного человека в российских силовых структурах. – Он ошибся! Я ничего не брал у него! Я ничего не брал! Давай, брат, позвони своему старшему, решим дело миром. Позвони или скажи, я сам позвоню, скажи номер, да. Все можно...

– Заткнись, гнида!

В сопровождении Мамикона в просторном вестибюле появился доктор математических наук Давид Славикович Абрамян – белый как мел, безумные глаза, пистолет Стечкина в подрагивающей руке.

– Это он твоего сына опустил, – сказал Армен, показывая на голого Асима Пашаева.

Абрамян вскинул пистолет.

– Умри!!!

Первая пуля попала Пашаеву в живот, тот согнулся и завизжал, как свинья, которую режут, вторая и третья пуля прошли мимо. Армянские боевики бросились в стороны, потому что Абрамян стрелял куда попало, и пули могли попасть в кого угодно. Руководитель землячества, голый как есть, бросился к двери на четвереньках – довольно резво, но очередь из «узи» догнала его, и он свалился на пол, оплывая кровью. Семнадцатая из пуль, выпущенных Абрамяном, попала в ногу бывшему бакинскому еврею – и тот упал на пол, что-то причитая на идиш.

Абрамян жал на спуск до тех пор, пока в магазине были патроны – и когда затвор отошел назад и пистолет уже не стрелял – он все равно нажимал на спуск и кричал что-то на не знакомом никому языке.

Командир боевиков достал пистолет и выстрелил в голову ювелиру, а потом слабо трепыхающемуся на полу бородатому. Они получили свое сполна.

Еще двое вывели из подвала Вадима, он был в шоке и ничего не соображал, смотрел на все происходящее выпученными глазами, и в них плескалось ядовитое, мутное, как нефть, безумие. Ему дали какую-то одежду, какую нашли.

Армен подошел к доктору наук Абрамяну, осторожно отобрал у него пистолет – руки у него были в перчатках.

– Уведи своего сына отсюда, брат... – сказал он Абрамяну. – Нечего ему тут делать.

Абрамян заплакал. Навзрыд, как баба.

– Все, все... Мамикон, уведи их. Помогите ему.

Когда их увели, Армен недовольно покачал головой. Все, что он делал, ему не нравилось, с азерами он разобрался, это да, но... все равно это было грязно и подло. И необходимо. Нужно было помнить то, что все это – он делает ради Армении.

– Что?

– Сфотографируйте здесь все, – Армен передал пистолет Абрамяна назад и, его тотчас же аккуратно положили в пакет для улик, – и поджигайте. Уходим.

– А эти... Еврей... там две б... наверху. И пацан этот, которого...

Все это – он делает ради Армении.