Макс Острогин - Здравствуй, брат, умри

Дичата смотрели на меня. Тут все на меня смотрят. И Волк, даже Волк на меня пялится, хотя раньше внимания не обращал. Одичал, что ли…

— Ничего интересного, — сказал я.

Нет, диким плохо жить, даже огня нет. Жри орехи, вот и все веселье. А тот же фундук, если его пожарить, становится гораздо вкуснее. Можно даже его не на сковородке, можно на углях. С жареных орехов не тошнит.

Я добрался до своего места, лег лежать. Глазунья держалась в отдалении, но на меня поглядывала. Огня развести бы… Но огня без кремня и железки не развести, а у диких вряд ли эти припасы есть…

Думать не хотелось. Нет, подвели меня орехи, надо их в меру, не стоит объедаться, это может быть опасно. А диким хоть бы что…

Глазунья приблизилась, но дышать на мои повреждения не стала, видимо, лечение подошло к концу, теперь осталось отъедаться. Пару дней на орехах я продержусь, потом отправлюсь на охоту. Попробую отправиться, лес пустой, твари распугали всех, вряд ли что-нибудь получится добыть. А мяса хочется. Сколько я тут провалялся, дней десять, никак не меньше. И все тихо было. То есть все эти десять дней со мной ничего не случилось, лежал, отдыхал, никакой вредной неудачливости. Может, моя лестница закончилась? По той, по которой я с большим успехом скатывался, стукаясь лбом?

Пора бы. Пора. Мне совсем не хотелось ни о чем беспокоиться — ни о жизни своей, ни о тварях, какое-то умиротворение со мной приключилось. Наверное, из-за орехов. Хотелось закопаться в листья, втиснуться между корягами, одним словом, успокоиться. И я успокоился. Подманил к себе Волка и снова стал дремать. А Волк все время, пока я спал, перемещался вдоль моего бока, тыкался холодным носом в ребра, поскуливал и вообще всячески шевелился, но это мне как-то не мешало. Вокруг был покой, но, несмотря на это, я иногда просыпался чуть сильнее и на всякий случай оглядывал окрестности.

Диких опять не видно, то есть была одна Глазунья, и все, а Рыжий и другой вонючка опять куда-то делись. Дичата еще. Я просыпался и видел одну и ту же картину — дичата играют в странную и непонятную игру — молча сидят друг напротив друга и стараются треснуть противника по голове кулаком. Сразу видно — дикие…

Больше ничего не происходило, только ветер шумел далеко в верхушках деревьев да мысли заплетались одна за другую. Так хорошо заплетались…

Вечером явился Рыжий со своим дружком. Они забубнили что-то, принялись размахивать руками. Дичата сбежались к ним и принялись радостно подпрыгивать и выть, после чего все дикие устроились кружком и стали что-то есть, громко чавкая и по-совиному ухая.

То ли от голода, то ли от этих звуков мой живот застонал, причем так громко, что дикие разом на меня посмотрели. Уставились, дураки.

А потом вдруг Рыжий махнул мне рукой.

Сначала я не понял, что это он сделал, но Рыжий махнул еще раз, и я догадался, что он меня зовет. Присоединиться к ужину.

Конечно, это было немного унизительно. И непонятно. Сначала мы вроде как воевали, пытались друг друга убить, а теперь…

Но, с другой стороны, чего мне стесняться? Я человек, они дикие. Все правильно, дикие и должны человеку служить. Как мы с Хромым раньше про это не догадались? Они должны все делать, а мы ими управлять. Это закон природы. Так что ничего плохого в том, что я немного поем.

Дикие ели мед. В сотах. Такие небольшие ячейки от лесных пчел. Бывало, что мы тоже натыкались на пчелиные семьи, грабили запасы, жевали соты, но это редко, выследить пчелу нелегко. А дикие пчел хорошо тропили, меду много. Соты лежали горкой на таком большом лотке из сосновой коры, мед из них не вытекал, он был осенний, густой и тянучий, я взял соты с краешку и стал жевать.

Это было кстати. Во-первых, мед — чрезвычайно питательная штука, можно пожевать с утра соты — и до вечера уже ничего не есть. Во-вторых, он мне весьма сейчас на пользу. В том смысле, что силы восстанавливает. И мозги начинают лучше думать. А мне сейчас думать как раз.

Поэтому я не стал стесняться. Я прожевал соты, выплюнул на ладонь комок воска. Из воска можно свечи делать, но тут нет огня, поэтому я не знал, куда этот воск девать. Хотел залепить за ухо, но Глазунья у меня этот воск отобрала. Она прилепила его к своему куску и передала следующему по кругу, маленькому дичонку, и он сделал то же самое. Воск пошел по рукам, и последним в кругу оказался Рыжий, поскольку так получилось, что он сидел справа от меня.

Рыжий присоединил к воску и свой вклад, и получился комок размером с кулак. Он принялся вертеть его всяко, и все дикие уставились на этот желтый комок, точно какой-то смысл в этом воске особый был. А я вдруг поймал себя на мысли, что не чувствую вони даже от Рыжего. То ли привык я, то ли сам стал вонять так же, как дикие, не знаю. Вони я не чувствовал, такая вот эстафета.

Рыжий тем временем скатал из комка шарик, положил на ладонь и принялся тыкать в него пальцем и чиркать ногтем. Я и опомниться не успел, как в руках у него оказался лось. Фигурка. Причем не простая, не такая, какие я лепил из глины, когда был совсем маленький, а настоящее произведение искусства. Как живой, я даже как-то растерялся…

Дикие могли делать статуэтки. Здорово. Очень здорово. Что же это получается… Получается, что дикие не очень-то и дикие, так, что ли? Они вроде как бы даже почти и люди? Так получается?

Рыжий вдруг подкинул лося в воздух. И лось исчез. Я точно видел, как лось полетел вверх, но вниз, на ладонь, ничего не упало. Лось точно растаял. Растворился.

Дичата сжались.

Так, подумал я, значит, Рыжий не только изваятель, но еще и этот… фокусник. Или магистр. Магией занимается. Хромой был тоже магистром, умел предсказывать погоду по полету ласточек, умел отъедать большой палец на руке, а иногда тоже подбрасывал в воздух монетку, но она у него не исчезала, а зависала, да так, что ее можно было потрогать пальцем. Рыжий, наверное, тоже что-нибудь такое умеет…

Рыжий замычал, горло у него завспучивалось, как у лягушки, он приложил руки ко рту, а когда отнял их, то на ладонях обнаружился все тот же восковой комок.

Дикие были в восхищении, на меня это особого впечатления не произвело. Рыжий снова принялся тыкать пальцем в воск. Я почему-то подумал, что сейчас он изготовит корову. Корова — чрезвычайно ценное животное, я его даже в глаза не встречал. Хромой встречал, но давно, он всегда мне говорил, что неплохо бы отыскать корову, тогда у нас было хотя бы молоко, а из него масло и даже сам сыр. Но Рыжий не сделал корову. Он работал пальцем, и постепенно под этим творческим пальцем возникала тварь.

Тварь. В этом нельзя было сомневаться. Длинная, коряжистая, очень похожая на себя саму. Тварь стояла, ссутулившись и глядя вроде как ни на кого вообще и на каждого в отдельности. И на меня тоже.