Дмитрий Лекух - Черные крылья Бога

А еще через пять километров после Туапсе убили Машку.

Было жарко, она на минуту сняла душный кевларовый шлем и попыталась откинуть назад мокрую от пота гриву темных волос.

В этот самый момент и ударил ее чуть ниже кадыка этот чертов дротик – да какой там дротик! – простая палка с привязанным грубым металлическим наконечником.

Она упала лицом вниз, и я с ужасом увидел, как этот наконечник медленно выходит наружу, разрывая мышцы и тонкую кожу шеи возле самого позвоночника.

Как раз в том самом месте, которое я очень любил целовать.

Там еще была родинка, в обычное время она пряталась за густыми темно-каштановыми волосами.

Нежно-коричневая на молочно-белой коже.

Как все зеленоглазые шатенки, Машка была белокожей.

Это уже в походе она слегка побронзовела.

По сравнению со мной – слегка…

…Я, кажется, что-то кричал.

Потом залез в джипак и расстрелял весь боезапас стационара.

Меня даже не пытались останавливать.

…Он еще кричал что-то победное, этот перемазанный горелой нефтью и сажей урод, когда в него входили первые пули, – да какие там пули, малокалиберные снаряды автоматической зенитной установки, по ошибке названной кем-то еще очень и очень давно стационарным армейским пулеметом.

Так давно, что наверное, даже отец не помнит…

Через некоторое время от него остались только покрытые кровью и слизью мясные ошметки.

Сначала от него.

А потом от всей их гребаной деревни.

Мы шли не воспитывать и не отпугивать.

Мы шли – убивать.

Всех.

Мы были единым целым, я и мой отряд.

Одним большим, смертельно раненым зверем…

…Я потом долго сидел посреди того, что было их поселком.

Жалкие лачуги, собранные из каких-то ящиков, коробок, досочек, жестянок.

То, что еще не догорело.

И то, что просто не могло сгореть.

Я положил ладонь на камень.

Примерился и с силой вогнал тяжелый десантный нож прямо в перекрестие линии любви и линии жизни…

С этого момента мы их стали бить на опережение.

Увидел, что-то шевелится, – стреляй.

Иначе с этими тварями просто нельзя…

…Казаки рассказывали, что в Сочи, во владениях Князя, очень чистое море.

Так получилось, что пологий естественный залив каким-то образом защитил город от дряни, разлившейся в черноморских портах.

Маша страшно хотела в нем искупаться, благо, для конца октября здесь было удивительно тепло – градусов двадцать пять – двадцать семь.

А она никогда не видела моря и никогда не купалась в прозрачной соленой воде…

Всё.

Хватит об этом.

Точка…

…Мы все-таки дошли.

Блокпост на Магри был настоящей крепостью.

Мы остановились после очередного витка серпантина, я привел себя в относительный порядок, поправил берет, взял в руки белую тряпку и решительно пошел вперед.

Когда до крепости оставалось тридцать шагов, я остановился.

В стене открылась небольшая узкая дверь, и навстречу мне вышел высокий жилистый мужик в камуфляже и круглых металлических очках.

В его облике было что-то неистребимо европейское.

Он подошел, и мы обменялись рукопожатием.

– Я – Ивар Туупе, командир блокпоста, – произнес он с характерным прибалтийским акцентом и вопросительно взглянул мне в глаза.

Ну, Ивар, думаю, – значит, Ивар.

Делов-то…

– Егор Князев, командир отряда охраны, – козыряю. – Сопровождаю московское посольство.

Моя мятая, в разводах глины униформа и двухнедельная полубородка-полущетина являли разительный контраст его подчеркнуто аккуратному облику.

Ну и хрен с ним.

Он коротко понимающе кивнул и резко махнул рукой в сторону крепости.

Железные створки ворот начали медленно разъезжаться.

Пока остатки отряда медленно втягивались вовнутрь, Ивар предложил мне выпить чаю в караульном помещении.

В караулке пахло чаем, сухарями и ружейным маслом.

Это показалось настолько родным, что мне захотелось расплакаться, но я сдержался.

Мы уселись за короткий, сколоченный из струганных досок стол и улыбнулись друг другу.

Он мне нравился.

Прибалт коротко махнул рукой молодому армянистому пареньку, и перед нами появились две дымящиеся солдатские кружки.

Между ними, на листе бумаги, выросла горка белого кускового сахара.

Ивар осторожно взял один из кусков, с хрустом надкусил и аккуратно отхлебнул обжигающе горячий напиток.

У меня с кипятком отношения складывались более напряженно, и я потянулся за сигаретами.

– Ваши люди не будут возражать, если мы попросим их сдать оружие? – прибалт испытующе посмотрел мне в глаза.

Я глубоко затянулся, наслаждаясь покоем.

И уверенностью, что в меня – по крайней мере, в течение ближайших пяти минут – не будут стрелять и бросать разные предметы с ненавистным «коктейлем Молотова».

Потом пожал плечами.

– Я думаю, будут, – я внимательно следил за кольцами дыма, неторопливо плывущими в сторону узкого окна-бойницы. – И активно. Причем, как вы, надеюсь, догадываетесь, «возражать» они умеют.

Я наконец-то определил его национальность.

Эстонец.

Просто меня ввело в заблуждение литовское имя Ивар.

Он вздохнул.

– Я понимаю, – кивает. – Тогда я вынужден буду просить вас ждать во дворе и не заходить в помещения. И предупредить, что ваши люди находятся под прицелом. Мне нужно время, чтобы получить инструкции.

Я пожал плечами.

– Сколько на это понадобится? – спрашиваю.

– Думаю, дня два, – размышляет. – Как у вас, кстати, с продуктами?

Я киваю.

– Хреново, – говорю. – И это мягко сказано. Джип с припасами сожгли эти твари под Туапсе. И еще у меня есть раненые.

Он кивнул:

– Я понимаю. Их осмотрит наш врач. Я распоряжусь. Вас и господина посла мы ждем на ужин к нам в штабную столовую, остальных покормят прямо во дворе. На воздухе сейчас тепло, и я не думаю, что ваши люди будут испытывать какие-либо неудобства. Что-то еще?

Смешной…

– Да, – улыбаюсь, невольно. – Сортир и умывальник.

– О! Все это есть во дворе…

Я наконец решаюсь.

– И еще, Ивар, – мне очень хочется курить, но я пока что терплю. – Нам надо похоронить наших товарищей. Некоторые тела уже разлагаются.

Он склонил голову в знак уважения.

– У нас здесь есть… небольшое захоронение. Прямо за блокпостом. Те, кто там лежат, – настоящие герои. Там есть место еще для одной братской могилы.

– Для двух.

– Простите?

– Для двух, – наклоняю голову. – Среди погибших – моя жена.

Он судорожно сглотнул.

– Еще раз простите, – кивает. – Да. Для двух.

Когда я уже уходил, он меня еще раз окликнул:

– Простите, Егор… Вы… Ваш внешний облик мне кого-то очень напоминает…

Я усмехнулся.

– Вашего Князя, Ивар, – вздыхаю. – Именно его я вам, простите, напоминаю. Как бы я ни относился к этой бросившей меня в детстве сволочи, – он все-таки мой отец.