Андрей Щупов - Оккупация

— Куда они вас вели?

— Этого я не знаю, — на лице англичанина проступила растерянность. — Но, скорее всего, в Алхат. А может, даже и в Вальрам. Насколько я знаю, именно в столице у них находятся самые крупные невольничьи рынки.

— Значит, все плененные в Томусидо играют у них роль рабов?

— Выходит, что так… — англичанин протянул экстрасенсу подрагивающую руку. — Стив Бартон. Ученый лингвист. Имею профессорское звание.

— В самом деле? — Вадим понимающе усмехнулся. Разумеется, никаким профессором англичанин не был. Скорее уж майором или полковником английской разведки, благо последняя в Англии всегда процветала, на порядок превосходя аналогичные службы других государств.

— Ну, а я Вадим Дымов. По профессии — психолог, по статусу — турист.

— Вот как? Значит, туризм в Томусидо еще не умер?

— Видимо, нет… — Вадим бросил взгляд на лежащих дайков, вполголоса попросил: — Подождите минутку в стороне. Мне надо поработать с ними.

— Поработать?

— Вот именно. Думаю, много времени это не займет. Если интересно, можете посмотреть, но, пожалуйста, не мешайте.

— Если вы хотите отрезать им головы…

— Не беспокойтесь, этими вещами я не занимаюсь.

— Честно говоря, после того, что они сотворили с моими друзьями, я бы и сам мог взять в руки меч.

— Могу только посочувствовать… — Вадим давяще взглянул на Бартона, заставив отойти в сторону и присесть на покатый валун.

Бедный англичанин явно не знал, как себя вести с Дымовым, да и случившееся не прошло для него даром. Даже в этой жаре представителя островной империи то и дело пробирало дрожью.

Сам Дымов успел уже отойти от пережитого ужаса. Гневный всплеск миновал, а картины подобные той, что встретила его на месте гибели европейцев, он с некоторых пор выучился ретушировать мудреными рассуждениями о тяготах исторического бытия и неистребимости человеческого зла. Как ни крути, а убийство себе подобных было издавна любимейшим развлечением землян — и вешали, и колесовали, и рубили соплеменников в мелкую капусту. Иногда ради высоких идей, иногда просто от скуки. А потому дайки не являли собой исключения. Не без оснований Вадим подозревал, что сердце его успело обрасти хорошим мозолистым панцирем. Иначе жить стало бы просто невозможно. Панцирь же помогал ему сохранять спокойствие, помогал принимать выверенные и хладнокровные решения. Хладнокровие же ему было сейчас крайне необходимо. Хотя бы для того, чтобы выручить Потапа с Сергеем, чтобы помочь выбраться из этой ловушки тому же незадачливому англичанину.

Присев возле раненого дайка, Дымов приблизил ладонь к кровоточащей культе, делая вращательные движения, начал один за другим прижигать мелкие капилляры, аккуратно сваривать крупные сосуды. Мало-помалу кровь уняласт, после чего, все теми же движениями он стянул в пучок кожу, быстро прижег, превратив зияющую рану в багровый рубец. Крови дайк потерял изрядное количество, но это Вадима не слишком тревожило. Неделю полежит пластом, и все восстановится. Благо молодой, сильный и до жизни охочий. Главное, что теперь не умрет. И помнить будет о всех казненных. Помнить и каяться. Уж об этом Вадим позаботится как следует.

Чуть передвинувшись, Вадим обвел взглядом лежащих воинов, невидимыми лимбами протянул к каждому тонкую нейронную дорожку. Теперь они слышали и чувствовали его, а он слышал и чувствовал их. Первым делом следовало заняться сердечными делами, и, уловив пульс отдельных сердец, он слил их воедино. Затем также воедино сплел ауры разделенных сознаний и, погрузив их в быструю фазу сна, тут же навязал серию видений.

Не сказать, что это было совсем просто, но подобная работа требовала от него предельной сосредоточенности. В каком-то смысле Вадим превращался в режиссера и оператора одновременно. Все, что должны были видеть его пациенты, просматривал сначала он. Говоря проще: он задавал основу, они достраивали мелочи. Чем богаче была фантазия пациента, тем более реалистичным получалось видение. Сам же Вадим дополнял его дополнительной силой внушения, не позволяющей ни на йоту усомниться в видимом. Все шло по старой отработанной программе, и только сюжеты всякий раз Дымов пытался выстраивать по свежим схемам — с учетом характера героев и изменившихся обстоятельств. Единственное, чем он варьировал, это количеством сеансов и глубиной внушения. Чем меньше сеансов позволялось проводить Дымову, тем больший эмоциональный накал приобретали его картинки, и наоборот. Самое занятное, что подобная терапия одновременно излечивала и его самого. Ужас пациентов всегда ранит и самих лекарей. Потому столь велик процент нервных заболеваний среди психотерапевтов. Собственно, многие как раз и идут в эту профессию, дабы уметь оказывать профессиональную помощь самим себе. Перегружать же в себя чужое горе — под силу далеко не каждому. А без этого настоящего лечения нет и быть не может…

Закрыв глаза и скрестив на казахский лад ноги, Вадим пропевал про себя видимое и медлительно покачивался из стороны в сторону. Сейчас он был уже не лекарем и не грозным мстителем, он был древним дервишем, пытающимся через замысловатый иллюзион соприкоснуться с вечностью — той самой, которую он не раз и не два наблюдал со спины шагающего Рыцаря. Иначе, наверное, ему было и нельзя, потому что видения, созерцаемые Вадимом и дайками, были страшные. Вместе с ними он бежал из горящих городов, тушил пламя и спасал детей от разбушевавшейся стихии. Грозные каменные потоки сходили с гор, вырезая в лесах голые просеки, хороня под удушающей грязью десятки селений. Это был овеществленный кошмар, и некогда враждовавшие племена бежали вниз, перемешиваясь в величайшем беспорядке, прощая друг другу былые обиды.

Ситуация, когда хочется протянуть руку давнему кровнику, не так уж проста. Нужен повод для примирения, необходим толчок для первого шага. Именно эти вещи и режиссировал в чужих сознаниях Дымов. И через совместные слезы люди стремительно очищались, в искусственно вызванном катарсисе постигая часть Большой Истины. А с ними вместе очищался и Вадим. И вновь случалось то, что происходило с ним много раз прежде. Люди, бывшие для него убийцами и врагами, чудесным образом преображались, приобретая вполне человеческие черточки. Далеко не ко всем он проникался чувством любви, однако искреннее сочувствие начинал испытывать к большей части своих пациентов…

Когда сеанс завершился, Дымова мутило от усталости. Энергии было по-прежнему хоть отбавляй, а вот внутреннее опустошение сказывалось самым неприятным образом. В голове плыл погребальный звон. От пережитого и невыплаканного хотелось зарыться в землю, нырнуть с высоты птичьего полета в синюю воду…