Андрей Щупов - Тост за Палача

— Предпочитаю купаться в обычной воде, а жить в России. В общем, красавица, мой свои прелестные ручки и проходи на кухню.

— На кухню?

— Да, тут сразу за поворотом, не заблудишься…

Когда, спустя пару минут, Аллочка села за стол и движением послушной ученицы продемонстрировала ему чистые ладони, он отечески погладил ее по голове.

— Умница! Чай или кофе?

— Лучше чай.

— Тоже хорошо.

— Почему?

— Как тебе сказать… Кофе — напиток вредный, а кроме того — откровенно грубоватый. Ценитель кофе — в некотором смысле ценитель самогона. Ароматно, терпко и никаких нюансов. Вот чай оценить по достоинству значительно сложнее. Зато и пользы от него не в пример больше. Чего улыбаешься? Это я тебе, как врач, говорю.

— Да какой ты врач! Ты маг и экстрасенс. Это куда значительнее.

— Тем более. Значит, должна поверить на слово, что чай лучше и полезнее. Хотя кофе у вас почему-то популярнее.

— У вас?

Вадим уставился на нее честными глазами.

— Я сказал «у вас»?

— Именно так ты и выразился.

— Видимо, оговорился.

— А мне кажется, что нет.

В воздухе повисло молчание. Слышно было, как нечто живое и сердитое толкается в чайнике, ударами изнутри подбрасывая крышку. Может быть, пар, а может, и нечто иное. Дымов, не вставая, развернулся на табурете, дотянулся до плиты и выключил газ. Тем и хороши российские кухоньки, что уютны и крохотны. Не сходя с места можно ужинать, рыться в холодильнике, мыть посуду и даже шлепать тапком настенных тараканов.

— Знаешь, Вадим, я ведь давно тебя вычислила.

— Да неужто?

С самым серьезным видом Аллочка кивнула

— Я не шучу. Ты не такой, как все. Самую малость, но не такой. И рекламу не смотришь, и фильмов наших не знаешь. То есть, ты, конечно, эрудированный человек, постоянно цитируешь какого-то Экклезиаста, Бергсона, Кирхгофа…

— Наверное, Киркегора? Кирхгоф — не философ, а немецкий физик. Работал в Петербургской Академии Наук.

— Вот видишь, а я и этого толком не знаю. И никто из моих сверстников не знает. У нас другое образование, понимаешь?

— Вот и помоги мне. — Разливая чай, Вадим кротко улыбнулся. — Подскажи, где и какие ляпы я совершаю. Обещаю, что буду к твоим советам прислушиваться.

Помешав ложечкой в кружке, Алла подняла голову. Глаза ее распахнулись во всю ширь, став похожими на пару женских зеркалец. В каждом из них Дымов с удивлением разглядел себя — сидящего на табурете, с кружкой парящего чая в руке.

— Скажи честно, ты шпион?

Он усмехнулся.

— Знакомая фраза. Не помню, откуда.

— Вот видишь. А люди твоего поколения смотрели этот фильм десятки раз.

— Какой фильм?

— «Адъютант его превосходительства».

— Кажется, я тоже его видел. — Осторожно сказал Дымов. — Одну или две серии.

— А ты целиком посмотри. Очень неплохой фильм. — Аллочка продолжала испытующе глядеть на него. — Если хочешь, можешь спросить у меня то же самое. В смысле, кто я такая. Но я-то не шпионка, и никто меня к тебе не подсылал. Честное слово!

— Я знаю.

Было видно, как она вспыхнула. Даже чуточку разозлилась.

— Между прочим, некоторые товарищи действительно подкатывали с разными вопросами. Пару раз даже деньги предлагали.

— Ну да?

— А ты как думал! Спрашивали о твоих методиках, интересовались пациентами. И знаешь, что я им отвечала?

— Знаю.

Она сердито бросила ложечку на стол.

— Послушай! Если ты умеешь читать чужие мысли, это не дает тебе право…

Вадим мягко накрыл руку Аллочки ладонью.

— Брэк, малыш! Я все понял. И в голову твою я не лезу, поверь мне. Просто о некоторых вещах несложно догадаться без всякой телепатии.

Тревога в ее глазах мгновенно сменилась детским любопытством.

— А ты, правда, умеешь угадывать чужие мысли?

Вадим ласково погладил ее руку, ответил не сразу.

— Видишь ли, Аллочка, чужих мыслей нет. Мысли — достояние целиком и полностью общественное. Кто-то и впрямь может их слышать. Извне, понимаешь? А кто-то нет. Так они и попадают в наши головы. Вот угадывать чужие намерения у меня действительно иногда получается. Но мысль и намерение — разные вещи.

— Как это?

— А вот так. Волк намеревается утащить теленка, но это не мысль, это зов голодного желудка. Шестнадцатилетний оболтус поедает взглядом красивую дамочку. Его желания также неверно отождествлять с мыслями, поскольку настоящие мысли — это нечто совершенно иное. Я бы сказал — качественно иное.

— Кто вы? — вырвалось у девушки.

— Я? — Вадим покосился за окно, рассеянно потер мочку уха. — Человек, Аллочка. Ко всему прочему еще и мужчина, если ты заметила.

— Ты знаешь, о чем я спрашиваю… — она порывисто вздохнула. — Я ведь давно стала подмечать все эти странности. Даже тетрадку завела с записями.

— Дневник, что ли?

— Ну да, дневник наблюдения. Совсем как в школе. Только я следила не за погодой, а за тобой.

— И к каким выводам ты пришла?

— Я поняла, что ты умеешь то, чего не умеют другие. Мало того, что ты излечиваешь самые жуткие болезни, успокаиваешь психопатов, так ты и говоришь немного не так, и одеваешься странно. А еще я помню того колченогого пса. Ты даже не воспользовался гипсом. Как такое возможно?

— Ну… Иногда бывает возможно.

Она упрямо мотнула головой.

— Ты не тот, за кого себя выдаешь.

— Верно, не тот. Мы все себя за кого-нибудь выдаем. Разве за это можно винить?

— А я не виню, я спрашиваю. — Аллочка прикусила губу.

— Ну, раз спрашиваешь, придется ответить. — Вадим грустно улыбнулся. — Ты права, Аллочка, я действительно беглец. Смертельно больной человек, покинувший свой мир и угодивший по нечаянности к вам.

— К нам?

— Ну да. Если честно, то ТАМ я долго бы не прожил. Месяц-полтора от силы. Так что терять мне, в сущности, было нечего, вот и рванул. От друзей, соратников, подчиненных.

— Но для чего?

— Может, для того, чтобы не превращаться в обузу, а может, по иным причинам. Самое странное, что здесь все неожиданно прошло. Более того — я не только поправился, но приобрел нечто иное.

— Иное?

— Ну да. Например, способности, которые, как выяснилось, могут приносить людям пользу. Таким образом, я и превратился в лекаря. Без сертификатов, лицензий и вузовских дипломов.

Ротик у Аллочки чуть приоткрылся, но она и не думала язвить. По лицу Вадима было не понять — шутит он или говорит всерьез, но как бы то ни было — сейчас девушка верила всему, что он говорил. Она не изображала сочувствие, она действительно его жалела, и, глядя на собеседницу, Дымов неожиданно ощутил, как нечто горячее начинает разгораться в груди, омывая сердце, жаркими огненными всполохами доставая ледяной сгусток мозга. Возможно, это следовало называть признательностью за то, что его готовы были выслушать, а может, он попросту изнемог от затянувшегося притворства. Даже Саше Изотову, коллеге и другу, он не говорил всей правды. Наперед знал, что в отношения вторгнется холодок недоверия. Чудесам, какие бы они ни были, верят только своим собственным, чужим же принято криво улыбаться… То есть так Вадим рассуждал еще совсем недавно, а сейчас до него вдруг дошло, что правду или, во всяком случае, часть таковой легко и просто может воспринять эта сидящая перед ним девочка. Каким-то образом его язык не стал для нее чужим, возможно, не станут чужими и мысли.