Андрей Щупов - Прыжок Ящера

— А мне вот другое рассказывали. Что-то там о выкупах и штрафах.

— Ох, уж эти злые языки! Любое святое дело опоганят. Хотя… Что ж плохого в этих самых штрафах? Тоже не самая скверная мера, если разобраться. Ваши-то клиенты, обворовав старушку процентщицу, катят прямиком в места не столь отдаленные. Бедной старушонке, естественно, шиш на постном масле, поскольку клиентами все давным-давно пропито. Это по-вашему справедливо? По-моему, нет. По мне так пусть проказники возмещают ущерб в полной мере. Собственными руками и собственной мошной. Вот тогда и будет прок! Не на дядю государственного пашут, — на жертву! За собственный грех отдуваются. Все просто, без каких-либо зоновских непоняток. Выбил витрину, будь добр, вставь обратно, покалечил, паши на лекарства, осиротил, плати алименты до самой смертушки.

— Забавно!

— Вы находите это забавным?

— Да нет. Забавно слышать это от ВАС.

— Напрасно удивляетесь. Я тоже продукт собственной эпохи. Всего-навсего! Может быть, слыхали такое изречение: в государстве воруют ровно столько, насколько это позволяется самим государством. Сказано, между прочим, еще в древние времена! Но как точно, вы не находите? И про царя батюшку, помнится, любили говаривать, мол, не знает, сердешный, правды, обманывают его подлые вельможи. Ах, коварные! — Я хмыкнул. — И опять работает та же мудрость: любой царь знает ровно столько, сколько хочет знать. Не больше и не меньше. Попробуй подсунь мне кто-нибудь из моих подчиненных дезинформацию о столичных новостях или туфту о последних Балканских событиях! Да я ж его по стенке размажу! И подчиненные прекрасно это сознают, по каковой причине мысль об обмане им просто в головы не приходит. Вот вам и вся банальная правда. О времени, президентах и государстве.

Костиков поставил чашку на край стола, чуть приспустил тугой галстучный узел.

— Хмм… А вы, оказывается, говорливы! Честно сказать, не ожидал.

— Каюсь. Что есть, то есть. Должно быть, сказывается незаконченное высшее. Было время, разминал язычок до полной гуттаперчивости.

— А почему незаконченное, если не секрет?

— Какой там секрет. С дяденькой одним повздорил, а дяденька деканом оказался. Такое вот роковое совпадение.

Костиков покачал головой.

— Не боитесь?

— Чего?

Он усмехнулся.

— Уже и ответили. Спросили «чего», а не «кого».

— Это вы у Юнга вычитали?

— Откровенно говоря, не помню. Но уловка действительно неплохая.

— И много у вас таких в запасе?

— Немало… Если встретимся в более приличной обстановке, предоставлю возможность познакомиться с другими.

— Увы, сие вряд ли произойдет.

— Как же вы однако самоуверенны! — он шумно вздохнул. — Скажите, некий Буратино — ваш человек?

— Что, значит, мой? Люди принадлежат самим себе.

— А как же быть с клановостью?

— Тогда уж спросите заодно про членство всех и всюду. Сколько у нас членов разновеликих партий и союзов!

— Но Буратино-то работал под вашей опекой.

— Не понимаю, о ком вы говорите.

— Еще бы вам понять! Буратино, конечно, кличка. А зовут его Буртин Василий Афанасьевич. Мелкий фарцовщик, имел долю от киосков на Городском пруду, не чурался сводничества. Словом, личность во многих отношениях грязненькая.

— Что вы говорите! — я сложил губы бантиком. — Ай-яй-яй!

— Мда… Я полагал, что вы смелее. Зачем отрицать очевидное? Этого парня видели не раз заходящим в ваш офис.

— В моем офисе ежедневно крутится около полусотни гавриков. Это свои, а если считать гостей, то калькулятор потребуется. Короче, всех мне помнить необязательно, голова болеть будет. Но, если желаете, могу поинтересоваться у зама по кадрам. Так что там у нас стряслось — с этим Буртиным?

— Скончался ваш помощничек. И странно как-то, знаете ли, скончался. Записку оставил идиотскую, а главное — с телом у него некоторый непорядок.

— Что еще за непорядок?

— Пальчиков нет. На ногах. Носки одеты, поверх — вполне приличные туфли, а пальчики срезаны. Загадочно, правда?

— Скорее, омерзительно, — я нахмурился. О пальчиках мне ничего не передавали. Да и какого черта было проверять, что там под туфлями у покойника?

— Вот и я считаю, омерзительно.

— И что же? Вы всерьез подозреваете, что я способен на подобный садизм?

— А почему, собственно, нет? Имеется же у вас для подобных дел человечек. Имени его я, правда, не знаю… Пока не знаю. Но что он вытворяет со своими жертвами, имел удовольствие созерцать. Видел, к примеру, труп Хрома. Знавали такого?

— Увы, эта треклятая память на имена!

— Что ж… Нет — так нет, — Костиков взъерошил шевелюру и медлительно поднялся. — Однако засиделся я у вас. Пора и честь знать. Спасибо за кофеек. Напиток и впрямь отменный. Не обещаю угостить вас таким же, но что-нибудь интересное постараюсь приготовить. Уж ради такого гостя — грех не попотеть.

— Жаль, не придется попробовать.

— Думаю, придется. И очень скоро. До свидания, Павел Игнатьевич, — Костиков направился к выходу.

Дождавшись, когда он возьмется за дверную ручку, я с деланным безразличием бросил ему вслед.

— Надеетесь на ярость Ахметьева? Зря. Мертвые, знаете ли, не кусаются и не мстят. Они выше этого.

Капитан медленно обернулся. Уголки губ его нервно подрагивали, глаза тяжело смотрели на меня. Удара на посошок он явно не ожидал. Я глядел в его застывшее лицо, смакуя секунды и наперед жалея, что долго это не продлится. Так оно и вышло. Не проронив ни звука, Костиков отворил дверь и вышел из кабинета. Гордый и в очередной раз ущемленный Ланцелот.

Честное слово, нынешние журналисты подобны грифам — горласты, драчливы, с азартом слетаясь на запах падали, готовы и сами клевать насмерть. А уж как захлебываются слюной, прыгая на вздувшемся трупе! Иная пища их, похоже, уже и не занимает. В общем пичуги из неприятных, но в данном случае против любопытства стервятников я не возражал. Пусть клюют и копают, нестрашно. Лишь бы копали из нужной кучи, не отвлекаясь на постороннее. Ну, а должный аромат и нужные кучи мы уж как-нибудь им обеспечим. Вот вам и весь секрет манипулирования пресловутой четвертой вертикалью. Вовремя и щедро предлагать корм с руки, не забывая с искусством умелого престидижитатора подбрасывать что-нибудь из-за спины. Даже если они будут видеть, что их обманывают, природа возьмет свое, павловские рефлексы заставят вскипеть желудочным соком и ринуться к приманке. Такова еще одна особенность эпохи гласности. Юркий репортеришка — что твоя голодная щучка. Потому и ловится на самую дешевую блесну.

Прихлебывая из бутыли шипучий «Тархун», я глазел в телевизор и улыбался. С пылом и жаром вполне оперившийся вьюноша, возникнув на экране, не без торжественности в голосе рассказывал очередной ужастник, силясь запугать и без того запуганного обывателя: