Дураки и герои

Руки у Вязаного были переломаны от кистей до ключиц, в нескольких местах, и каждое движение должно было множить мучение. Мангуст пытал его, но не для того, чтобы что-то узнать, а для того, чтобы искалечить, отомстить за измену. Измену ему – Великому и Ужасному победителю змей, наставнику и бывшему другу. Впрочем, Сергеев давно уже был не уверен, а мог ли Андрей Алексеевич быть другом хоть кому-нибудь.

Сергеев смотрел на искалеченные руки друга и вспоминал, как вот этими пальцами, стоявшими теперь под немыслимыми углами к ладони, Сашка когда-то вязал потрясающие вещи – говорил, что ничто так не успокаивает его, как мерное постукивание спиц. У Сергеева, у Дайвера, у Мангуста даже, были специальные свитера для погружений в сухих костюмах и водолазных скафандрах, изготовленные руками Вязаного. В таких свитерах с высоким горлом показывали физиков– испытателей в фильмах конца шестидесятых, да альпинистов в «Вертикали» с Высоцким. Погружаться Сергееву доводилось не так много, но свитер этот он любил и иногда нашивал под кожанку в холодные зимы. А Дайвер использовал подарок по назначению. Ему, в соответствии с прозвищем, нырять приходилось куда чаще, да на такие глубины, где Сашкино изделие было в самый раз.

Пульс на запястье Кручинина бился неровно, то и дело исчезая: сердце то пропускало такт, то стучало два-три раза подряд, вообще без паузы.

Мутный свет от единственной грязной лампочки, застывшей под бетонным потолком, ночной бабочкой бился в Сашкины зрачки и проваливался в клубящуюся на их дне муть.

Сергеев не выдержал и заплакал, впервые за эти дни. Он плакал не только по умирающему рядом другу. Он плакал о Вике и Маринке, утконосом Дональде Даке, о своей плотоядной секретарше и алчном начальнике-министре – об одних он скорбел меньше, о других больше, но в целом горе его было настолько большим, что его хватило бы на каждого из тех, кто ушел. На всех тех, кто несколько дней назад в последний раз увидел солнце и гребень надвигающейся волны.

Он плакал громко, но звук его рыданий не выходил наружу из заблеванного московского подвала. Серый набрякший бетон и шорох Ливня за стенами глушили их, и если бы кто-то в этот момент увидел Сергеева со стороны, то мог бы с уверенностью утверждать, что на грязных ступенях плакал мим.

Михаил поднял Кручинина с пола, на мгновение прижал его к себе, ощутив всем телом электрическую судорогу, сотрясавшую тело раненого, вскрикнул, как от боли, и одним движением сломал Сашке шею. Позвонки хрустнули, как лопнувшая ветка. Туман на дне Сашкиных зрачков превратился в ртуть и растекся в глазницах серебристой, тусклой пленкой.

И Сергееву показалось, что в подвальном полумраке кто-то невидимый вздохнул с облегчением.

Он тряхнул головой, выныривая из вонючего подвала, но реальность оказалась ненамного лучше воспоминаний. В нескольких метрах от него шумела плотная стена Ливня, изо рта вырывались клубы пара, хрупкая женщина-изгой уже не выла, а лежала на боку с неловко повернутой головой и посиневшими дрожащими губами, меж которых пузырилась густая, вязкая пена. Сергеев, стараясь не глядеть на нее, спустился с высоких ступеней и осторожно, пробуя ногой асфальт перед собой, словно купальщик, проверяющий температуру воды перед прыжком, двинулся вдоль стены, по пояс погрузившись в грязевой поток.

Люди, сгрудившиеся на крыльце, молча проводили его взглядами. Вода все поднималась. Коричневая река несла мимо перевернутые автомобили, несколько газетных киосков… За то время, что Михаил отвел себе на отдых, стихия отвоевала у суши еще сантиметров десять.

Он шел против течения, раздвигая воду грудью, и, свернув на Тверскую, едва не упал от напора воды, но все же преодолел еще несколько метров и с трудом распахнул нужные ему двери, плотно закупоренные потоком. Вода хлынула за ним в вестибюль станции, а когда двери сомкнулись вновь за его спиной, ударила струйками через щель между створками. Пол из мраморной крошки был покрыт водой и грязью до уровня колен. Эта взвесь, напоминавшая по консистенции пасту «Поморин», скатывалась по замершим эскалаторам к зеркалу воды, застывшему тридцатью метрами ниже, там, где электрические лестницы заканчивались.

Значит, метро было затоплено не под самый верх тоннеля, и парень не соврал. Вода уходила на нижние уровни, стекая в бездонные московские катакомбы, в русла скованных камнем и бетоном московских подземных рек, а на уровнях верхних еще вполне можно было передвигаться. Даже аварийные лампы все еще источали гнойно-желтое свечение, доедая запас резервных батарей.

Снизу смердело. Не пахло, а именно смердело – мертвечиной, фекалиями, гниением и еще чем-то, что Сергеев идентифицировать не мог, но от этого вонь была не менее омерзительной. Но деваться было некуда. Путь вел вниз, туда, где помигивание фонарей становилось похожим на пульсацию желтой жидкости в жилах подземного чудовища.

Михаил начал спуск по ступеням эскалатора и едва не свернул себе шею, ослизнувшись на субстанции, похожей на комья жира, – ими были покрыты все пролеты. Скользить по межлестничному пространству от фонаря к фонарю, оказалось гораздо безопаснее. Путь вниз занял у него пять с небольшим минут.

Жижа, достигнув дна, выплескивалась с платформ в тоннели, вода лилась со сводов метро, легко проникая между фитингами. Стараясь дышать неглубоко, чтобы избежать тошноты, Сергеев свернул на рабочую площадку в левом тоннеле и наткнулся на окованную железом дверь с электронным замком. Металл дверей был покрыт каплями испарений, словно лоб тяжелобольного потом. Казалось, даже металл сочится влагой и по стенам бежали ручьи. Это была последняя известная трудность – код этой двери его «язык» знал. А дальше… Дальше ожидались сплошные неожиданности, но Сергеева всю его жизнь учили экспромтам и надежда на удачный исход все-таки была. Но даже если бы надежды не было или шансы на выживание составляли не один к десяти, как оценивал их Михаил сейчас, а один к ста тысячам (такая оценка на самом деле была ближе к действительности) – Сергеев не остановился бы ни за что.

Набирая на скользких кнопках шестизначный код, он подумал, что никогда не смог бы быть философом. Зло для него всегда имело свое лицо. Представление о том, что такое хорошо, а что такое плохо менялось. Оно не могло не меняться вместе со временем. Но зло, нет, даже не так – Зло, для него всегда приобретало вполне конкретные черты. Был ли это генерал Моххамед Кванг, за которым он охотился в Сомали, Мозамбике и Эритрее и которого таки настиг в Сан-Сити; был ли это Рауль, охота за которым привела его и Кручинина в застенки кубинской контрразведки; был ли это Аурелио Гонзалес с его патентованным методом доставки кокаина в контейнерах с зелеными бананами в Петербург через Амстердам; был ли это безвестный агент влияния Андрюша Голиков, который при ближайшем рассмотрении оказался очень даже известным сыном ГБшного генерала Артемьева, Владиславом, из-за прыткости которого они с ребятами сожгли целый сухогруз с теми самыми секретными документами из кремлевских архивов, доказанное существование которых могло взорвать мир не хуже атомной бомбы…