Ничья земля

Мочить нельзя, бить не рекомендовали. И правильно не рекомендовали. Что он сам себе враг – этого непонятного Касаткина-Сергеева трогать? Приказали привезти, а кто, что – не объяснили. И как такого силой вести – тоже непонятно.

– А ты попробуй, договорись! – сказал вдруг Сергеев-Касаткин, словно читая мысли. – Не всю же жизнь всех за грудки хватать?

Краснощеков посмотрел на белого, как мел, коллегу, прижимающего к телу безжизненную руку, и подумал, что хватать этого неразъясненного господина за грудки он не будет точно.

– Вы им поясните, Елена Александровна, – продолжил Сергеев, – что я с ними сам поеду, если не будут баловаться. Я-то к вам за этим и приехал, кого-нибудь из своих отыскать. А по вашей наколке – прислали каких-то дуболомов, которым только веники вязать, а не живых людей.

Сергеев сел в кресло и, нашарив на столике пачку сигарет, снова закурил.

– У нас инструкции, – повторил бритый, глядя в сверкающий пол.

– Поедет он с вами, – сказала Рысина, ухмыляясь. – Что, Миша? Он уважать себя заставил, и лучше выдумать не мог? Уму разуму учишь?

– А вы бы ещё группу захвата вызвали, – ответил Сергеев, – тогда бы и мебель бы заодно поменяли.

– Заодно с чем? – переспросил непонятливый Краснощеков.

– Заодно с группой захвата, – пояснила Рысина, не глядя на ротмистра. – Это он намекает, что вам бы после этого понадобилась новая группа захвата, а мне – новая мебель. Он с детства мальчик самоуверенный.

– Нехорошо, – сказал Сергеев, – не по-родственному себя ведете, бабушка…

– Еще раз назовешь меня старушкой – отстрелю яйца. Я инструкций тебя не трогать не получала. Попросили позвонить – позвонила. А инструкции … Обычно, я их другим даю.

– Догадался уже. Дедушка хоть знал, Елена Александровна?

– Шутите, Миша?

– Да куда уж шутить? Я серьезно.

– Знал, если это вас утешит.

– Но не все?

– Но не все. Кто, вообще, может сказать, что знает все о другом человеке?

– Хороший был, наверное, брак? – спросил Сергеев, задумчиво.

– Неплохой. Поверьте на слово.

– Ну, да. Верю, конечно. Единство душ. Общность интересов.

– Вам когда-нибудь говорили, что вы на редкость неприятный человек, Сергеев?

– Бывало разное, Елена Александровна.

– Ну, тогда – уже легче, я не одинока. Мы с вашим дедом прожили достаточное количество лет, чтобы не считать наш брак случайностью. Может быть, в этом браке было немного чувств. На мой взгляд – чувства не главное. Но, уж поверьте, взаимопонимания было в избытке.

– Ох, – сказал Сергеев, тоскливо, – ради бога, Елена Александровна, не надо подробностей. Меня сейчас стошнит. Раньше, я считал это просто мезальянсом, а теперь думаю, что деду было бы лучше жениться на собственном ординарце! Краснощеков, бери своего однорукого бандита, и поехали к начальству.

Сергеев встал. Пострадавший Шечков шарахнулся от него в сторону, как черт от ладана.

– Забавно у вас получается, Елена Александровна, – продолжил Михаил, с интересом разглядывая родственницу, – брак по расчету, вся жизнь, как я понял, в погонах, без сердцебиений и эмоций. На смерть смотрите просто и мне советуете. Вам бы эскадроном смерти командовать! А я, знаете ли, не могу проще. Хоть и вырастили из меня людоеда дедовыми стараниями, а не могу.

– Раньше мог?

– Мог. Я и не скрываю. Мог. Родина говорила надо, а я отвечал – есть.

– Вы только посмотрите, – проворковала Рысина, глядя исподлобья тяжело и недобро, – мы рефлексируем. Совесть у нас внезапно обнаружилась, проснулась и мы от этого рефлексируем. Что, Мишенька, расскажешь теперь публике, что людей убивать нехорошо? Про десять заповедей расскажешь? Ты, родственничек, так же похож на белого и пушистого, как я на целку. Ты хоть считал когда-нибудь, сколько народу лежит на твоем, лично твоем, персональном погосте? Ты вспомни, внучек, что ты не зайчик, а волчара, и в какие шкуры тебя не ряди, а волчья из-под них прет! Вспомнил?

– Я и не забывал, – сказал Сергеев, чувствуя себя бесконечно устало от этого бессмысленного, в общем-то, разговора. – Не о том речь. Время меняет людей. Вы правы – я и сейчас убиваю. Но убиваю, чтобы выжить. Не для удовольствия и не по приказу. Разницу ощущаете?

– А она есть – эта разница? – спросила Рысина с нескрываемым сарказмом. – Или само действо от этого становится лучше? Покойникам-то это безразлично – по приказу или нет. Они от этого живее не становятся.

Елена Александровна, скривила накрашенный рот, похожий на освежеванного рапана.

– Я, мальчик мой, видела такое, что тебе и не снилось. Между нами почти четверть века разницы, а ты мне говоришь, что я ничтожество только потому, что полагаешь себя опытнее и умнее? Эх, надо было послушать твоего деда и сдать тебя в «суворовку» – пехота это как раз для тебя!

Я, уважаемый внук, и в Одессе была, через неделю после Потопа, и в крымской комиссии, когда с татарами разбирались. И это передо мной на стол отрезанные головы из мешка высыпали. И в Сумгаите я была, и в Грозном. И много где еще была, хвастать не буду. И ничего, не раскисла, не поплыла. До сих пор для Родины живу. А что возраст у меня немаленький – так это не мешает. Я еще госсекретарям ЦК КПСС служила, и царям послужу, с гордостью и усердием. А то, что ты мне тычешь в нос моими погонами – так мне только приятно. Тем более что и своими погонами ты, в общем-то, обязан мне. Топтал бы ты землю сапогами, кабы не я.

– Век помнить буду, – сказал Сергеев, прочувствовано, – хотите – в ноги упаду?

– Дурак ты, Мишенька, – в голосе Рысиной звучало искреннее сожаление, – был мальчик умный, а вырос – дурак-дураком? Выёживаешься, как институтка на панели. А на самом деле…

– Что на самом деле, Елена Александровна?

– Ты, на досуге, подумай, кем бы ты стал, не будь нас, твоих единственных близких? Кем? И ещё, спроси себя – выжил бы ты, не будь нас? Выжил бы там, где ты сегодня живешь? В Донецке, ты сказал, кажется?

Она улыбнулась одной стороной рта, но на улыбку это было похоже мало. Скорее – на презрительную гримасу.

– Кем бы ты стал, Миша, и был бы ты сейчас вообще?

– Собой, Елена Александровна. Собой.

– Глупец, – отрезала Рысина. – Ты это и есть – ты. И никогда ничего другого из тебя бы не вышло. Или это был бы уже не ты, а что-то другое. Ты можешь сколько угодно ненавидеть нас, проклинать, презирать, но, Мишенька… Кто-то рождается травоядным, а кто-то плотоядным – и это генетика. Сколько корову не корми мясом – она на овец охотиться не начнет, и мясо жрать не будет. Сдохнет, а не будет. А ты – живой, и овечек трескаешь – за милую душу! А это значит, что ты – плотоядный, а мы с дедом просто поставили тебя на нужную дорожку. Нравиться тебе, не нравиться – она твоя, и идти тебе, внучек, по ней до конца твоих дней.