Ничья земля

И вспомнить.

И помянуть.

Через пять минут в кабинете, возле кожаного диванчика, стоял сервировочный столик, с нарезанным балычком, ностальгической «советской», твердым сыром, оливками, ярко-зелеными корнишонами и лимончиком на блюдечке. Раньше в натюрморте обязательно присутствовало бы украинское сало. Теперь, по понятным причинам, сало на столе отсутствовало.

Зато присутствовала минеральная водичка в запотевших бутылках: не какой-нибудь там вражеский, антипатриотический «Боржоми», а вполне приемлемая, освященная Патриархом, «Ессентуки». И водка была с патриотическим акцентом – «Кремлевская», с голографическим двуглавым орлом на этикетке, точно таким же, как и на новых жандармских удостоверениях.

– Ну, – сказал Истомин, поднимая рюмку, – давай-ка первую, по традиции, за встречу! Я тебя, Умка, много лет мертвым считал. Не то, чтобы оплакивал… Сам понимаешь, что тут говорить! Но мы с мужиками, когда виделись, и тебя поминали. Рад я, что ты жив. И не один я буду рад. Мало нас осталось, Миша. Очень мало.

Он помолчал, задумавшись.

– За встречу, Сергеев!

– За встречу! – отозвался Михаил, и выпил ледяную водку в один глоток.

Истомин аппетитно захрустел корнишоном, и тут же потянулся наливать по второй.

– Ты давай, закусывай, – сказал он, – закусывай и можешь рассказывать. Что ты? Где ты? Как ты? Последнее, что я слышал, ты обращался в Центр из Киева. Потом ходили какие-то слухи, про тебя и про Мангуста. Как раз на кануне Потопа.

– От кого слышал-то?

– От Саши, от Кручинина, светлая ему память. Хороший был мужик. Жаль умер плохо.

Умер Кручинин, действительно, плохо. Сергеев знал это не понаслышке. Он сам закрыл Кручинину глаза.

– Что поговаривали?

– Ничего хорошего. Будто схлестнулись вы с Мангустом.

– Что, вот просто так – взяли и схлестнулись?

– Вам виднее, – Истомин пожал плечами. – А, может, хозяева у вас были разные. И задачи тоже. Я даже не знаю, было ли это в действительности. Вы же друзьями были, хоть Мангуст и старше нас лет на пятнадцать.

– Было, – мрачно сказал Сергеев. – Это, действительно было.

Подробности Истомину знать было не обязательно. Дерьмовые, надо сказать были подробности. Тогда они схлестнулись с Мангустом дважды, и второй раз, как надеялся Сергеев, стал последним. Хотя наверняка в этом уверен не был. Он уже один раз справлял по Мангусту тризну, а потом обнаружил его сидящим в кресле в собственной квартире.

Это было за три дня до Потопа. Когда Мангуст убил Сашку Кручинина. Тогда он ушел – как всегда исчез, словно привидение.

А потом, они встретились в последний раз – через день после Потопа, когда мир содрогнулся, и сумасшедшие ливни заливали Москву так, что люди тонули в подземных переходах, и вода плескалась на станциях метро. Шипели и трещали аварийные лампы. Свет мигал. Поднявшаяся почти до середины груди вода мешала бежать. Воняло так, что Сергеев не мог понять – в тоннеле метро он или в канализационном коллекторе. И крысы, крысы, крысы… Скользящие, как водомерки по поверхности смешанной с фекалиями воды. Ползущие по стенам. Цепляющиеся за бронь кабелей.

Рельсы автоматика обесточила, когда вниз хлынула вода, а аварийное питание работало бесперебойно. В мигающем свете тусклых ламп прицелиться было трудно. Ни Мангуст, ни те, кто был с ним, дилетантами не были и после первых очередей, выпущенных в запале, стрелять прекратили. Они гнались за ним молча, тяжело раздвигая плечами грязную воду. И он, еще шальной от привкуса ускользнувшей победы, слабый от кровопотери, полубежал, полуплыл на полсотни метров впереди. Сил не было – оставалась только надежда. Наверное, она и спасла его тогда.

В ту ночь, поднимая с тушинского аэродрома спортивный самолет, Сергеев думал, что покидает Москву навсегда, как думал когда-то, в далеком 1993-ем. Не сложилось. Он еще не понимал, как сказочно ему повезло. Повезло, что он метнулся из Киева в Москву, чтобы спасти Кручинина и помешать новым-старым хозяевам Мангуста и не погиб, когда пришла Волна.

Повезло, что его не завалили в Москве, как мамонта, в первые же минуты. Это уже был недосмотр Мангуста. Его просчет.

Не считал он Сергеева равным противником, и, по-крупному, был прав. Не на пятнадцать лет старше его был Мангуст, почти на двадцать пять. И в этом было большое человеческое счастье Сергеева. Будь Мангуст помоложе – не он, а Сергеев бы остался в том замусоренном тоннеле.

У Сергеева вдруг заныло правое предплечье, вспоротое той ночью кривоватым лезвием японского ножа.

Повезло тогда, что он не застал киллеров у Кручинина – его бы расстреляли заодно. Повезло, что нашел письмо Кручинина, с помощью которого вышел на Мангуста. Повезло, что успел добраться до Тушино и взлететь, прежде чем его вычислили. Повезло, что проскочил ПВОшников. Повезло, что сел благополучно. Вообще, жизнь представлялась бесконечной чередой везений, если не знать, как все было в действительности. Просто не случилось достаточно большого невезения, чтобы эту цепочку оборвать.

Страшные были дни. Неразбериха. Паника. Стихия. Тогда по телевидению и радио говорили такое, что поверить было трудно. А действительность оказалась во сто крат хуже. И этот жуткий ливень… В Украине стояла чудовищная жара, а тут лило, как из брандспойтов.

Это был не ливень – нечто большее. Кара за грехи. О такой погоде говорят – разверзлись хляби небесные. Вся Москва, от Красной площади до третьего транспортного кольца, была одной огромной лужей. Реки грязной коричневой воды, исторгнутые Москвой-рекой и, вынырнувшей из многовекового подземного заточения, Неглинкой, текли по улицам. Гейзеры канализационных стоков выбивали люки, заставляя их взлетать выше пятого этажа. Машины плыли по проспектам и переулкам, тонули, сбивались в стаи, как испуганные рыбы, образовывая завалы в узких местах. Москва смердела, захлебываясь в собственных испражнениях. Но Москва, все-таки, оставалась живой.

Он в ту ночь нашел Мангуста. Без инструкций и материалов Кручинина это было бы невозможно, а так – нашел и думал, что сумел загнать в угол. По большому счету, Мангуст был не виноват в том, что произошло, и демонизировать его было ошибкой. Но тогда Сергеев так не считал. Он жил одной мыслью – убить. Но дичь стала охотником, так быстро, что Михаил даже не успел осознать, кто и на кого охотится. И та безумная ночь едва не стала для него последней.

Прав, прав сейчас Истомин. Они с Мангустом были друзьями. Даже больше, чем друзьями. Так ненавидеть можно только очень близкого человека.

– Давай-ка по второй, Костя, – сказал Сергеев. – Во здравие тех, кто жив. А потом я тебе расскажу то, что смогу.

Они выпили по второй. Скупо закусили. Налили, почти без паузы, третью, поминальную, и выпили и ее.