Сергей Антонов - Метро 2033. В интересах революции

Моторисса остановилась точно напротив клетки. Прожектор заслонил темный силуэт высокого человека в плаще. Окруженный ореолом электрического света гость казался пришельцем из другого мира. Минута прошла в напряженном молчании. Затем человек повернулся в сторону станции и нервно махнул рукой. Прожектор погас. Теперь Толик мог рассмотреть приехавшего. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: навестить пленников прибыл сам ЧК, хотя сын не очень-то походил на отца. Покойный профессор выглядел аристократично. Чеслав — нет. Однако глаза и взгляд — те же самые. Чеслав смотрел на своих пленников так же оценивающе, как когда-то профессор Корбут на Проспекте Маркса.

Комендант Берилага приблизился к решетке и кивнул Томскому, как старому знакомому.

— Давно мечтал о свидании с тобой. Как жизнь? Не отвечаешь. Сверлишь глазенками. На твоем месте я поступал бы так же. Но я, Чеслав Корбут, никогда не окажусь на твоем месте. Трезво оцениваю свои силы и никогда не пытаюсь прыгнуть выше головы. Ты — другое дело. Прикончил ведущего ученого Красной Линии, зашился в Полисе и думал, что все сойдет с рук. Ошибся. Теперь лови каждое мое слово. Ваша троица и мои люди отправитесь на поверхность. Назначаю тебя старшим. Проводником будет Владар. Он отведет вас к хранилищу вируса. Задача — выйти в заданную точку, добыть вирус и доставить его мне. В обмен на твою жену. Если вы заразитесь, я введу вам антидот из собственных запасов. Слово чести. Не согласишься на мои условия — сдохнешь, так и не увидев своей Аленушки.

— А мне какой смысл рыпаться? — не выдержал прапор. — Ради чего я попрусь на поверхность? Лично мне и здесь неплохо. И кухня ваша лубянская нравится. Кстати, ты не в курсе, когда нам дадут пожрать?

— Объясняю для тугодумов. На поверхность ты попрешься ради друга, а он, чтобы спасти твою брюхатую жену. Советую поторопиться, Томский. Потому твоя что баба у меня вот где… — Комендант Берилага сжал правую руку в кулак и помахал у себя перед носом.

Упоминание о беременности жены заставило Толика забыть об осторожности. Он стремительно прыгнул к решетке, но и реакция ЧК оказалась не менее быстрой. Комендант успел отступить на шаг.

— И последняя приятная новость, прыткий мой: если ты не выполнишь задания, твой ребенок родится уродом. В него станут тыкать пальцами. Над твоим ребенком будут смеяться и презирать его. Твой род продолжится, дружище, но вряд ли ты захочешь такого продолжения.

Толик зарычал. Вцепился в прутья решетки и начал их трясти. Остановился лишь после того, как понял, что Чеслава его ярость только забавляет.

— Открой камеру, Корбут. Давай разберемся с тобой по-мужски. Здесь и сейчас. Клянусь, что не заставлю тебя долго мучиться. Убью сразу.

— И не подумаю. — Чеслав взобрался на дрезину. — Это было бы слишком просто, а я не люблю примитивные сюжеты. Еду в Берилаг, боюсь оставлять твою девочку наедине со своими головорезами. Представь себе: совсем недавно ее хотели изнасиловать!

Томский опять начал трясти прутья клетки, но его отчаянный стон заглушил заработавший двигатель моториссы. Толик проводил Чеслава полным ненависти взглядом и обернулся к Владару.

— Ладно, еще не вечер. Посмотрим, кто кого. Отец Владимир, что скажете?

— Нет, Анатолий, — старик отрицательно покачал головой. — Пойми, я не могу. Не имею права. И без того натворил достаточно, чтобы заслужить проклятье. Можешь выместить свою злобу на мне. Поможешь умереть — буду только благодарен. Искренне сочувствую твоей беде, но к хранилищу вируса не поведу. Если поступлю так, умрем только мы. Поддамся слабости — погибнут тысячи. Прости…

Они стояли напротив друг друга. Старик и молодой человек. Богомолец и убежденный атеист. Такие разные, но оба поседевшие в страшных испытаниях. Наконец Толик сделал шаг навстречу Кольцову и протянул ему руку. Необходимости в словах не было. Кольцов понял все по глазам Томского. Он не принесет заразу в Метро, даже если из-за этого станет самым несчастным человеком.

ЧК не умел любить. Ни людей, ни их нынешний дом — метро. Поэтому — просчитался.

А Владар и Томский умели. В эту минуту анархист и священник нашли общий язык.

Товарищ Москвин задумчиво прохаживался по красной ковровой дорожке правительственного вагона. Всегда безупречно чистая, теперь она была покрыта отпечатками грязных сапог нежданного гостя.

— Как ты сюда попал? — строго спросил Москвин. — Зачем пришел?

— Забыл про дипломатический паспорт, выправленный мне твоими стараниями? — мрачно улыбнулся Леонид. — Впрочем, и без него меня пускают куда угодно. Наша фамилия…

— Не смей трогать фамилию! — воскликнул генсек. — Ты не хотел быть Москвиным. Сам сделал свой выбор!

Человек-памятник давно не видел сына, но смотрел на него исподтишка, стараясь ничем не выдать своего волнения. Эх, Леня в кого ты превратился? Нищий бродяга, зарабатывающий на жизнь игрой на флейте. Творческая, черт бы ее побрал, натура, променявшая блистательную партийную карьеру на жалкое прозябание в обществе изгоев и отщепенцев. Чего тебе не хватало? Ответы на эти вопросы Москвин искал очень долго. С тех пор, как Леонид повзрослел настолько, что смог принимать самостоятельные решения. Тогда-то товарищ Москвин почуял неладное, но был слишком занят строительством партии, укреплением своего авторитета, чтобы вплотную заняться сыном. А своенравный мальчишка делал все, чтобы не пойти по стопам знаменитого отца.

Если Москвин никогда не брал в руки художественной литературы, предпочитая всему труды Ленина, Маркса и Энгельса, то Леонид запоем читал проклятого хиппи Оскара Уайльда и подобных ему писак-извращенцев. Ноты были для генсека китайской грамотой, а его сына шалунья-природа наградила абсолютным слухом. Сказывалось на Леониде и влияние матери — весьма романтичной особы. Ничуть не интересуясь достижениями мужа, женщина лепила из сына типичного московского интеллигента. И вылепила.

Когда Москвин забил тревогу и сменил седенького воспитателя-профессора на комиссара-политрука, изменения в характере Леонида уже стали необратимыми. Он без обиняков заявил отцу, что не собирается быть партийным функционером, сменять генсека на его посту и быть продолжателем его славных свершений. Юношу интересовали музыка и литература. На Красной Линии молодой Москвин не мог дышать полной грудью. Его бесило все, что радовало отца. Окончательный разрыв наступил после того, как Леонид решил отправиться в несуществующий Изумрудный город. Скатертью дорожка!

Не попадайся мне больше на глаза! Живи, как знаешь! Такими жестокими словами напутствовал Москвин сына. Потом он не раз жалел о том, что не смог сдержаться, не сделал ни одной попытки хоть капельку понять свое чадо. Леонид исчез. Долго не давал о себе ни единой весточки и вот появился. В грязном, дырявом плаще без пуговиц, в просящих каши кирзовых сапогах. С тощим рюкзачком, из которого точит обшарпанная флейта. Исхудавший. Наверняка голодный.