О'Санчес - Что может быть круче своей дороги?

Зато на следующе домашнее утро было нам всем короткое приволье, не в каждое и воскресенье такое бывает: я, Шонна, Элли и Жан проснулись, никуда не спеша и, наплевав на траур, предались веселому тарараму! Телевизор весь набит мордами кисло-горькими, так мы просто музыку танцевальную включили. Все вперемешку у нас и без ранжира: танцы, умывание, завтрак, взвизги... Почти до обеда прокувыркались, и — о чудо: ни в школу, ни в редакцию, никуда никому ехать не надобно... В магазин за продуктами — я сам пошел, даже Шонну не взял. Кто бы слышал, сколько я насмешек перенес по этому поводу, от чад своих и от лучшей половины своей... Может, я и перестраховщик, но стойко встретил: не шутя наложил категорический запрет на любые, по любому поводу вылазки из дома. В лавке — оп! — сразу все цены процентов так на двадцать, двадцать пять... Нет, не упали, а совершенно странным образом поднялись! Я в универсам — проверять — там точно та же картина, и тоже — выросли все ценники, не один не упал. Я, впрочем, догадывался об этом еще вчера, еще прежде допросов сообразил... И возблагодарил всех скопом: чудо, случай, судьбу и провидение, которые послали мне наличными пятнадцать тысяч талеров оклада и премиальных, а дополнительным бонусом — лень, помешавшую мне своевременно передвинуть эти талеры в банк. Из «подшефного» автомагазина получили мы накануне законную дань, клиенты наши, те самые магазинщики, были по уши в наличных, так уж совпало, а у нас как раз зарплата... Ну я и взял большую часть налом. Чудо.

В универсаме карточки «временно не принимают», банкоматы уже обескровлены и ответственные лица не в курсе, когда их пополнят... Минус на минус... если бы не это — смели бы подчистую прилавки осторожные и видавшие виды бабилонцы... А я хуже? Килограммов двадцать пять скупленного на себе домой припер, благо всего маршрута — через дорогу перейти...

— Боже мой, Рик! Куда и откуда столько?

— Ур-ра-а!!! Папа — Дед Мороз, всем подарочки принес! Элли, сюда, скорее!..

— Из окрестных лавочек. Две с половиной тысячи грохнул, из трех с собой захваченных... Все так подорожало. Где гвардия? На! Тебе соль, а тебе макароны. Затырить в схрон, чтобы никто и никак, даже Индиана Джонс миноискателем...

— А чеки взял?

— Ну конечно, я же знаю твое хобби.

— Не хобби, Ричик, а добровольное соблюдение кодекса, разработанного обществом защиты потребителей.

— Ну да, да, точно, именно это я и хотел сказать. Ты только глянь на цены...

— О, боже, это что, мясо столько стоит?

— А ты думала — космический корабль? Оно самое. Горчица не подорожала, по-моему, одна единственная во всех трех лавках, включая универсам.

— И дальше как? Ты думаешь, еще будет дорожать? Тише, дети! Элли! Возьми веник и все смети. Вдобавок ко всему — соль рассыпали, ты погляди. Не к добру это. Ну что ты смеешься, это же не я выдумала — примета такая народная есть.

Тут уж я вплотную взялся хохотать, аж слезы на глазах, и плечи с животом заныли, накануне битые...

— Ши, птичка моя... ха-ха... о-ха-ха... Не к добру! Слышали бы нас господа из Службы!

Ши моего юмора не поняла:

— Ну, оговорилась. Дети соль просыпали, все цены выросли, на улицу нос не высунуть — вот уж потеха, смешнее не бывает. Подмели? Марш в свои комнаты... мучители мои... Прыг-прыг отсюда, — вот как... Сержусь, но умеренно... Ни на кого. На обоих одинаково... Если поцелуете мамочку и упрыгаете отсюда до обеда — перестану сердиться. И папочку своего с собою забирайте, на кухне уже не повернуться от всех этих кулей да коробок...

Но папочка в моем лице решил остаться на кухне и остался, отбил все атаки оппозиции: недаром, все-таки, я в качалку ходил и в спецвойсках обучался...

— Хорошо, но, чур, сиди смирно, как воробушек, и не вздумай помогать! И без того тут наломано, наколото, набросано, намусорено... На вот пока, поешь каротину, говорят, очень хорошо помогает от близорукости. На том мы с Шонной и поладили: я за столом сижу, морковкой хрумкаю, Шонна в фартуке по кухне рассекает, обед готовит. Дети вдалеке, если судить по крикам, кого-то линчуют, но лучше туда не ходить и правых с виноватыми не искать, бесполезно...

— Я уже звонила девочкам — практически все до единого материалы рухнули: только некрологи и специальные интервью. Все до единого, у всех! Ты представляешь?

— Я представляю. Сейчас все и у всех кувырком пойдет. Какое счастье, что я в получку наличными закинулся: иду, такой, сегодня вдоль прилавков: банки закрыты, банкоматы не работают, карточки не принимают...

— Да ты что?..

— Угу. Тринадцать тысяч у нас есть, живыми деньгами, этого вполне хватит на пару месяцев, даже если полностью кислород перекроют. Если разумно расходовать, вот как сегодня. Нет, ну скажи — я молодец?

— Молодец. У меня где-то пятьсот. И еще за прошлый месяц должны эти, гламурники...

— И мне должны всякие разные «Совы» да банки... Только, боюсь, будем спрашивать с покойного Кутона, шучу. Да нет, Ши, все нормально, это я на самый-самый дерьмовый вариант событий расчеты кладу, а так — на все у нас хватит, и еще на мороженое останется.

Сам-то я так говорю Шонне, а внутри, про себя... да и про себя точно так же думаю: выдержим!

— Что ты так морщишься все время, когда наклоняешься? Живот болит?

— Нет... Скорее, в спину... в шею надуло... там, на работе... Дай еще морковочки?

— На, зайчик, на... Ты сегодня весь день дома, с нами, так?

— Нет, пообедаю, отдохну, да надо будет в офис съездить на пару часов, типа, дежурство у нас организовали. Глупость, но...

— На моторе поедешь?

— Не знаю, надо подумать. Можно было бы и на моторе, да наверняка патрули будут доставать, я вчера насмотрелся и сегодня, пока в магазин ходил... Скорее, пёхом, или на такси.

— Но ты не допоздна, не как вчера? — Не-е-т, выруливаю я, наконец, с вранья на правдивую дорогу, — засветло вернусь, слово даю.

— Ты уж постарайся, Ричик, знаешь, как мы все волнуемся за тебя?

— И ты?

— А я самая первая!

— И дети?

— И дети самые первые. Поди, накостыляй им как следует и через умывальник веди к столу.

Ши права, надо бы им, конечно, «накостылять», развеселились уже до слез и баловства, но за всю свою отцовскую жизнь я ни разу на детишек руку не поднял, не то что Элли — Жана ни единой затрещиной не пригладил, они же дети мои... Но, само собой, в комнату к Жану ворвавшись, навел им и шороху и строгости, мало не показалось. В семье ведь как: возьмись лупцевать детей каждый божий день — они привыкнут, если не к боли, то к повадкам дурака-родителя, а уровень послушания вряд ли от этого изменится в лучшую сторону. У кого собаки есть — знают: заведешь в обычай держать пса на строгом ошейнике, — он простого перестает слушаться и только ждет повода, чтобы начать безобразничать. А дети-то — люди, не хуже нас с вами понимают и слова, и строгость. Моим, мои строгие слова, — в очень большое наказание, хотя никакого рукоприкладства за словами не стоит, просто не любят и боятся, когда папа ими недоволен. А так, в обыденной жизни — любят, меня и Шонну. Шонну больше, но это — считал и считаю — абсолютно естественно и нормально: она их мама, она их вынашивала, рожала, кормила грудью, нянчила... Мне моего хватает. Жалко, что их всего-лишь двое, а не пятеро-семеро..