Алексей Калугин - Время лживой луны

– А мы все вместе! – Стецук воодушевленно поднял сжатые в кулаки руки.

– Ликвидаторы, чтобы уничтожить башню, заливают ее жидким азотом, – сказал Макарычев. – Глубокая заморозка – единственный способ, с помощью которого можно вывести из строя уины.

– А чисто механически? – Стецук стукнул кулаком о кулак.

– Ты когда-нибудь пробовал раздавить блоху? – спросила Тарья.

– Нет. А что, трудно?

– Невообразимо.

– Значит… – ефрейтор сунул сигарету в рот и щелкнул зажигалкой. – Нужно произнести волшебное слово. Что-нибудь вроде: «Сезам, откройся!»

– Точно! – радостно щелкнул пальцами Макарычев. – Нужно заставить башню открыть вход!

– Как? – выпустил облачко табачного дыма Стецук.

– Обмануть ее!

– Я догадалась! – радостно хлопнула в ладоши Тарья. – Мы натянем на ефрейтора шкурку мертвой девочки!

– Ага! – насмешливо кивнул Стецук. – Догадливая ты наша! Может, и натянули бы, да размерчик не тот!

– Мы должны найти вход в башню, – четко отбивая ритм взмахами пальца, произнес Макарычев. – Ну… или хотя бы попытаться найти.

– А зачем? – задал, в принципе, вполне резонный вопрос Стецук.

Портной тоже спросил бы сержанта об этом, непременно спросил бы, если бы не субординация.

– Ну, а чем тут еще заниматься? – недоумевающе пожал плечами сержант. – Сидеть, курить и ждать ликвидаторов?

– Ага, – расплылся в довольной ухмылке Стецук.

– Ладно, – махнул двумя пальцами Макарычев. – Давай сигарету.

Затянувшись, сержант задумчиво уставился на башню.

Вызов в штаб, как правило, не сулит ничего хорошего. Поэтому, когда ворвавшийся в расположение роты помощник дежурного по штабу звонко и радостно заголосил: «Сержанта Макарычева к командиру батальона!», сержант снял с ноги тапок и запустил им в посыльного.

Тот, наученный армейской жизнью, успел увернуться и тут же, дабы не провоцировать сержанта на более жесткие неуставные взаимоотношения, выскочил за дверь.

– Думаешь, из-за башни? – спросил негромко Стецук.

– А то, – сержант влез в сапоги, застегнул ремень и одернул куртку. – Ликвидаторы успели стукнуть.

– Так мы ж думали, как лучше…

– Ну а получим, как всегда, – по первое число.

Сержант ткнул ефрейтора кулаком в плечо – не тушуйся, мол, прорвемся, – и, цокая новенькими подковками на сапогах, поспешил к выходу.

Комбат стоял на широком штабном крыльце, заложив руки за спину, и с тоской наблюдал за тем, как бегает по плацу пара штрафников. У одного в руках была большая кастрюля с ячневой кашей, у другого – сетка яиц. Комбат слыл мастером по делу изобретения наказаний для проштрафившихся бойцов.

Подбежав к комбату, Макарычев лихо щелкнул каблуками и вскинул руку к пилотке.

– Господин майор! Сержант Макарычев по вашему приказанию!..

– Вольно, сержант, – даже не взглянул на Макарычева комбат. И, поведя тяжелым подбородком в направлении штабной двери, недовольно добавил: – Иди. Ждут тебя.

– Кто? – растерялся сержант.

Он-то полагал, что втык за самоуправство ему лично комбат сделает. А выходит, дело пошло выше. Так высоко, что даже комбату это не нравится.

– Сам увидишь, – резко дернул подбородком майор. – В моем кабинете… – и раздраженно: – Что вдруг тебя на подвиги потянуло, Макарычев?

– Не знаю, господин майор, – честно признался сержант.

Комбат снял фуражку, протер внутренний ее край платком и снова надел. Коротко бросил:

– Ступай.

Это означало, что он сказал все, что считал нужным. Остальное должно было стать для сержанта сюрпризом.

Макарычев коротко козырнул и побежал вверх по лестнице.

– А ну, живее! Живее! – раздраженно прикрикнул на бегающих по плацу штрафников комбат.

Влетев в штаб, сержант, не останавливаясь, махнул рукой помощнику дежурного по штабу, что сидел за пластиковой перегородкой, пробежал по узкому коридору и в некоторой нерешительности остановился перед последней дверью, за которой находился личный кабинет командира батальона. Тот или те, кто ждали его за дверью, явно были чинами немалыми – случай небывалый, чтобы комбат уступил кому-то свой кабинет. А значит, войдя в кабинет, сержанту следовало представиться. Сержант-контрактник, прослуживший без малого четыре года, знал, по крайней мере, полтора десятка способов, как представиться старшему по званию. И то, что годилось для одного, было совершенно неприемлемо для другого. Всего лишь легкой игрой интонациями голоса или едва заметным поворотом поднятой для отдания чести ладони сержант мог выразить свое отношение к тому, с кем предстояло иметь дело. В самом широком диапазоне – от почтительного уважения до уничижительного презрения. Как обращаться к тем, кто находился за дверью, сержант не знал. А майор даже не намекнул. Видно, действительно был зол на Макарычева. Хотя сам Макарычев за собой большой вины не чувствовал. Ну, что, спрашивается, с того, что, не дожидаясь пентюхов-ликвидаторов, застрявших где-то в пути, как корова в канаве…

Дверь неожиданно приоткрылась – сержанту пришлось сделать полшага назад, чтобы не получить по носу, – и выглянул из-за нее невысокий черноволосый человек в сером цивильном костюме. Под пиджаком у него была светло-голубая рубашка с неприлично расстегнутой верхней пуговкой. Лицо, помимо длинного, острого носа, украшали усы и аккуратная черная бородка. Одним словом, незнакомец был явно не армейской косточкой. И при этом выставил комбата из его же собственного кабинета.

Н-да…

Макарычев недоумевающе смотрел на незнакомца и молчал. Потому что просто не знал, что следует говорить в такой ситуации.

«Здравствуйте»?

Или «Разрешите представиться»?

– Вы ко мне? – спросил чернобородый.

– Сержант Макарычев.

Сержант махнул рукой так, что и не поймешь, – не то честь отдал, не то муху со щеки согнал.

– А, вас-то я как раз и жду.

Незнакомец приглашающе распахнул дверь.

Сержант переступил порог. Сдернул с головы пилотку. Скомкал ее в кулаке.

В кабинете никого не было. Только он и чернобородый. Гражданский. Или…

В голове у сержанта закрутились очень неприятные мысли.

– Садитесь.

Чернобородый указал на ряд стульев, аккуратно выстроенных вдоль длинного, покрытого зеленым сукном стола для совещаний.

Сержант полагал, что чужак усядется за громоздкий двухтумбовый письменный стол комбата, приставленный к большому столу, как перекладина к букве «Т». В черное полукресло с широкой, удобно выгнутой спинкой. Точнехонько под портрет президента. Однако чернобородый обошел стол и сел на стул напротив сержанта. Переплетя пальцы, положил руки перед собой.

На вид – лет тридцать семь. Максимум – сорок, если ведет исключительно здоровый образ жизни. Лицо… Да, пожалуй, интеллигентное. Пальцы на руках длинные, тонкие, но, похоже, сильные. На запястье левой руки, между большим и указательным пальцами, небольшой полукруглый шрамик. Как от сведенной татуировки.