Брайан Херберт - Песчаные черви Дюны [litres]

– Никто не может за тебя сделать этот выбор, Дункан.

Дункан снова представил себе необъятную ширь Вселенной.

– Мы можем сделать много, много больше, чем до сих пор. Теперь я отчетливо это вижу. Люди и машины будут сотрудничать, а не пытаться поработить друг друга. Я буду находиться между ними, как мост, перекинутый через пропасть.

Робот, казалось, был неподдельно взволнован.

– Теперь ты и сам это видишь, Квизац Хадерач! Ты помог мне достичь понимания, и понял сам. Ты укоротил и мой путь. – Флоуметаллическое тело независимого робота покрылось рябью, и он снова превратился в пожилую женщину в цветастом платье и фартуке. – Мой долгий поиск закончен. По крайней мере спустя тысячи лет я наконец хоть что-то понял. – Он улыбнулся. – Действительно теперь меня уже мало что интересует.

Старуха подошла к сидевшему на полу Паоло, который так и не вышел из своего оцепенения.

– Этот неудавшийся, больной Квизац Хадерач служит для меня наглядным уроком. Мальчик сполна заплатил за непосильное для него знание. – Немигающие глаза Паоло, казалось, высохли, вероятно, ему суждено умереть от жажды и голода в бесконечном лабиринте абсолютного предзнания. – Я не хочу скучать. Поэтому прошу тебя, Квизац Хадерач, помоги мне понять одну вещь, которую мне еще не приходилось испытывать, ощутить последний чарующий аспект человеческой жизни.

– Это требование? – спросил Дункан. – Или просьба об услуге?

– Это долг чести. – Старуха потрепала Дункана за рукав своими узловатыми пальцами. – Теперь ты сочетаешь в себе наивысшие свойства человека и машины. Позволь же мне сделать то, что могут сделать только живые существа. Покажи мне путь к смерти.

Этого Дункан предвидеть не мог.

– Ты хочешь умереть? Но как я могу тебе в этом помочь?

Старуха неопределенно пожала костлявыми плечами.

– Твои бесчисленные жизни и смерти сделали тебя большим знатоком в этой области. Загляни в себя, и ты поймешь, как это сделать.

С времен Батлерианского джиахада Эразм раздумывал о том, не создать ли свои резервные копии, как это сделал Омниус, но потом решил отказаться от этой идеи. Это сделало бы его существование менее волнующим и совершенно бессмысленным. В конце концов, он был независимым роботом и должен был отличаться неповторимостью и уникальностью.

Дункан прекрасно видел, что вместе с кодами и командами, управляющими действиями всех мыслящих машин, он располагал также и функциональными командами, управлявшими самим Эразмом. Он мог выключить независимого робота так же легко, как тот выключил лицеделов.

– Мне любопытно посмотреть, что находится за великой гранью между жизнью и смертью. – Робот посмотрел на Хрона и одинаковых, как близнецы, других мертвых лицеделов, тела которых покрывали пол большого зала машинного храма.

Но это было не такое уж простое дело. Мало было выключить программу или послать нужный кодовый сигнал. Дункан жил и умирал великое множество раз и понимал в смерти больше, чем кто-либо другой. Может быть, Эразм хотел узнать, есть ли у него теперь душа – теперь, после того, как они с Дунканом обменялись сознаниями?

– Ты хочешь, чтобы я служил тебе проводником? – спросил Дункан. – Или я должен стать твоим палачом?

– Ты задал очень хороший вопрос и превосходно его сформулировал, друг мой, я думаю, ты меня понял. – Старуха посмотрела на Дункана с улыбкой, в которой промелькнуло что-то лихорадочное. Похоже, робот действительно нервничал. – В конце концов, Дункан, ты проделывал это множество раз, а для меня это будет первый опыт.

Дункан коснулся лба старухи. Кожа была сухая и морщинистая.

– Я сделаю это, как только ты будешь готов.

Старуха села на каменные ступени, сложила руки на коленях и закрыла глаза.

– Как ты думаешь, я увижу Серену?

– Этого я не знаю, – ответил Дункан. Он послал мысленную команду и активировал один из кодов. Он ментально ощутил чувство смерти и попытался передать его Эразму, хотя и сам точно не понимал, что именно он передает. Он не был уверен, что старый независимый робот сможет последовать этому чисто человеческому указанию. Они с Дунканом разошлись, и каждый пошел своей независимой дорогой.

Тело старухи мягко упало на бок, потом на спину, с губ сорвался тихий вздох. Выражение лица стало невероятно безмятежным… тело лежало неподвижно, глаза не мигая смотрели в небо.

В смерти робот сохранил свой человеческий облик.

Там, где есть жизнь, там всегда есть и надежда… во всяком случае, так говорят нам народные пословицы. Но для истинно верующего надежда есть всегда, она не определяется ни жизнью, ни смертью.

Отчаяние Ваффа было безмерным. Здесь, под выжженным небом Ракиса, в месте угрюмом и безмолвном, он остался наедине со своим горем. На остекленевшей, оплавленной корке песка едва шевелился один из привезенных сюда червей. Все остальные были мертвы. Вафф подвел своего Пророка.

Клеточные модификации, выполненные тлейлаксу, оказались недостаточными, и теперь у него не было ни песчаных форелей, ни нужного оборудования, чтобы начать все сначала. Да и тело его уже было изношено, и ему просто не хватит времени на то, чтобы создать новых гибридных червей, даже будь у него под руками все для этого необходимое. Только надежда вернуть червей на Ракис поддерживала жизнь в его состарившемся до времени теле гхола. Но теперь он неминуемо и скоро умрет.

Подняв к небу кулак, он принялся выкрикивать угрозы и оскорбления, он требовал ответа от Бога, хотя ни один из смертных не смеет даже помыслить об этом. Он колотил кулаками по твердой спекшейся земле, плакал и размазывал по щекам смешанные с сажей и золой слезы. На поверхности некогда величественной, а теперь оплавленной дюны распростерлись мертвые черви. Да, это был символ краха всех надежд.

Ракис проклят навеки, если даже Пророк больше не желает здесь жить.

Продолжая сотрясаться в рыданиях, Вафф вдруг услышал из-под земли мощную вибрацию. Она становилась все сильнее и сильнее, и Вафф принялся вглядываться в песок своими слезящимися от жара глазами. Последний умирающий червь тоже дернулся, словно и он почувствовал, что происходит нечто важное.

Раскинувшуюся перед Ваффом обожженную равнину с громоподобным треском рассекла исполинская трещина, он видел, как она расширялась, не в силах до конца понять, что происходит на его глазах.

Ломаные линии трещин разбежались в стороны, как трещины на плазовой платине, принявшей тяжелый удар. Дюны покачнулись и накренились, когда под ними появилось что-то.