Константин Соловьев - Раубриттер (IV.II - Animo)

Недостаток здравомыслия и погубил его. Поняв, что христианская вера не может в должной мере оградить его от смерти, гарантируя посмертное существование лишь его бессмертной душе, в жажде познания он углубился еще дальше, в изучение схоластических учений и философий, многие из которых столь явственно соседствовали с откровенной ересью, что штудии эти чуть было не отправили мессира Альхемунда на инквизиторскую скамью.

Но он нашел то, что искал. Позднее говорили, что он повредился в уме, изучая основы оригенизма — забытой греческой секты, учившей своих последователей способам сопротивления смерти. Говорили и то, что он открыл для себя «Aeris porta animi» [4] «Aeris porta animi» (лат.) — «Медные врата души». , богопротивный научный труд, принадлежащий перу старого еретика Савеллия Птолемаидского. Как бы то ни было, мессир Альхемунд обнаружил способ создания чудодейственного амулета, который защищал бы его бренное тело от всех мыслимых опасностей и угроз. Его изготовлению он отдал восемь лет, совершенно позабыв не только про свои обязанности как вассала, но даже про рыцарские обеты. Обещанное бессмертие манило его, затмевая взор.

Когда амулет был закончен, мессир Альхемунд ликовал. Надев его, он вышел на подворье своего замка, выстроил вокруг две дюжины слуг и каждому вручил заряженную аркебузу со словами: «Выстрелите в меня по моей команде. И увидите, мерзавцы, высшая воля не позволит ни одной пуле коснуться меня, ибо я познал главный секрет жизни!». Перепуганные слуги не нашли в себе силы перечить. Когда пороховой дым рассеялся, они обнаружили своего хозяина, владельца главного секрета жизни, вмятым в амбарную стену — количество пуль, вошедших в его тело, было столь велико, что они подобно гвоздям прибили его к доскам. «Ах вы ж черти, — будто бы сказал истекающий кровью искатель, едва шевеля языком, — Ну конечно так оно не сработает… Давайте-ка попробуем еще раз!..» С этими словами его душа и отстыковалась от расстрелянного тела, каковое, по требованию Святого Престола, было не похоронено, а смешано с порохом, сожжено и развеяно по ветру.

Нет, подумал Гримберт, уж он-то к ним не присоединится. Никто не сможет сказать, что юный маркграф Гримберт замерз, точно бродячий пес, посреди Сальбертранского леса.

Он вернется домой. Вернется во что бы то ни стало, даже если придется всю ночь прошагать по проклятому лесу, отморозив пальцы на ногах. Всю ночь и весь день — и еще столько, сколько потребуется.

Он попытался вспомнить карту, которую не единожды разглядывал в визоре «Убийцы». Если ему каким-то образом удастся найти северо-восточное направление и двигаться по нему достаточно долго, он выйдет к Сузе или Буссолено. Вот только… Он едва не застонал, прикинув расстояние. То, что для «Убийцы» было не особо обременительной дневной прогулкой, для него обернется чертовски долгим путем. Это же добрых десять лиг, а значит…

— Считай по-имперски, чтоб тебя! Или в самом деле хочешь сойти за чертового «вильдграфа», полирующего охотничьим ножом ногти на званом балу?

От этого возгласа Гримберт едва не рухнул в снег, точно от выстрела. И с опозданием в половину секунды понял, что порожден он не подкравшимся к нему человеком, а его собственным воображением. Очень уж знакомы были интонации — ни с чем не спутаешь…

Аривальд… Гримберт шмыгнул носом, с ужасом ощущая, как все возведенные его рассудком препятствия беззвучно рушатся, точно крепостные стены, сооруженные не из камня и бетона, а из папье-маше.

Аривальд.

Он вспомнил сотрясающий землю грохот, который превратил прикрывающего его «Стража» в бесформенный металлический ком, окруженный смятыми листами бронепластин. Вспомнил голос Аривальда таким, каким в последний раз слышал его в динамиках:

«Прочь, чертов идиот! Прочь! Она уже навелась! Она уже…»

Вальдо. Мой старый добрый отважный друг Вальдо, готовый грудью встать на защиту своего никчемного господина. Заплативший своей жизнью за его безрассудство. Несколькими часами раньше он беззлобно подшучивал над ним, поминая чертовы шахматы, а теперь его тело — изломанное, обожженное — лежит в гробу из бронированной стали и самые нетерпеливые еретики, должно быть, уже тянутся вскрыть его своими кривыми ножами, чтобы сожрать теплую еще печень. Или принести ее в жертву темным дьявольским богам на укрытом в лесу алтаре…

Гримберт беззвучно заплакал, не замечая, что слезы замерзают на его потерявшем чувствительность лице, не добравшись даже до подбородка.

— Ты прав, Вальдо, — тихо сказал он, чувствуя со всех сторон кривые и острые ухмылки Сальбертранского леса, — Не десять лиг, а двадцать три километра. И знаешь, что? Я пройду их, хоть даже и босиком! Я дойду до Турина и приведу сюда всех отцовских рыцарей до единого. И сам пойду с ними в бой, пусть даже и без доспеха. И тогда посмотрим, кто будет смеяться!..

Он шмыгнул носом. Воображаемый Аривальд не отвечал, зато Сальбетранский лес ответил. Как умел — зловещим треском своих деревянных рук, скрежещущим дыханием и жутким гулом сплетенных из шипов крон. Но ничего иного Гримберт и не ждал.

Он был прав — это совсем не походило на легкую прогулку. Это походило на затяжное путешествие в ад, причем он сам в этом путешествии был и пленником и конвоиром и разъездом и арьергардом.

Сложнее всего было определить направление. Даже осмелившись выбраться из чащи, он понял, что не имеет никакого представления, где находится северо-восток. Ночь выдалась лунной, только от луны не было никакого проку — она то и дело ныряла в грязные облака, точно в груды овечьей шерсти, и почти не давала света, лишь мазала сырной желтизной топорщащиеся верхушки деревьев. Гримберт потратил добрый час, пытаясь с ее помощью установить, где находится север, но совершенно не преуспел, наоборот, потерял те слабые представления о сторонах света, что сохранял прежде. Магнебод не раз объяснял ему этот урок, но он пропускал его мимо ушей. К чему рыцарю разбираться в ориентировании, если к его услугам магнитный компас в доспехе, надежный и не знающий помех прибор, всегда находящийся в твоем распоряжении?..

Оставаться на месте было мучительно неприятно — страх и холод одолевали его сообща, сговорившись, будто старые враги, и всякая минута, проведенная в неподвижности, опустошала запасы сил. Поэтому он просто пошел, как подсказывала ему интуиция, опасаясь выходить на открытые места и обходя стороной островки густых зарослей. В каждом замершем на пути корявом стволе ему мерещился затаившийся еретик, а треск ветвей заставлял обмирать всем телом.

Чертовы мерзавцы. Богом проклятое гнилое семя.

Никогда прежде ему не доводилось видеть живого еретика. Те еретики, что плясали на сцене Туринского театра, представляли собой раскрашенных шутов с узловатыми дубинками. Корчащие жуткие гримасы и болтающие на несуществующих языках, они явно не имели ничего общего со своими настоящими сородичами, вонзающими ядовитые зубы в те части империи, где ощущали слабость и свежую кровь.