Константин Соловьев - Раубриттер (IV.II - Animo)

— У меня есть встречное предложение, — Гримберт ощутил удовлетворение от того, как напрягся Бальдульф, — Вы с вашими крысами бросаетесь врассыпную. Если вы сделаете это прямо сейчас, быть может, вы успеете, прежде чем я доберусь до Турина и отцовские егеря отправятся по ваши души.

Это не произвело впечатление на Вольфрама. Тот лишь вздохнул.

— Доберетесь до Турина, мессир? Вот как? Мне кажется, с вашей стороны это было бы немного предосудительно, не так ли?

Предосудительно? Что несет этот старый мерзавец?

Гримберт подавил желание обернуться, чтобы найти взглядом Аривальда.

Никчемная надежда.

— Что вы имеете в виду? — процедил он.

Вольфрам усмехнулся, махнув рукой куда-то в сторону. Проследив за его жестом, Гримберт наткнулся взглядом на «Убийцу», терпеливо ожидавшего хозяина с открытым люком, и едва не выругался в голос.

Тот и верно выглядел паршиво. Крайне паршиво, даже хуже, чем он мог себе вообразить.

Все еще покрытый варварскими украшениями и жуткими символами, напоминающий не благородный рыцарский доспех, а какой-то языческий механизм. Покрытый пороховыми ожогами, залитый кровью из пробитых цистерн, он выглядел так, словно явился из самого ада.

Гримберт мысленно содрогнулся, лишь представив, как это чудовище, скрежеща и завывая, ступает ногой на мостовую Турина. Черт побери, при виде него городской гарнизон, чего доброго, сыграет тревогу, даже заметив цифровую сигнатуру маркграфского наследника. Старого Магнебода после этого уж точно хватит инфаркт, а…

— Рыцарь, которого вы изволили расстрелять, — Вольфрам улыбнулся ему, — Когда грабили отцовский караван. Нет, мессир, я не упрекаю вас. Отнюдь. Поверьте, мне и самому не раз приходилось срываться. Как говорится, человеческая душа не грузовая платформа, нельзя грузить ее поклажей бесконечно, а вы…

— Я прикажу отцовским палачам убивать вас так медленно, что вы состаритесь на дыбе.

Вольфрам кивнул. Спокойно, точно Гримберт пообещал ему кубок не самого скверного вина.

— Многие великосветские сеньоры склонны прощать своим отпрыскам небольшие проказы. Черт возьми, маркиз Фриульский, говорят, простил своему любимому внуку сорок разделанных по всем правилам мясницкой науки слуг из его замка, прежде чем понял, что с малым что-то не так и не заточил его в монастырь. Наверно, ваш досточтимый отец простил бы вас, даже если бы вам вздумалось расстрелять колокола в Туринском соборе. Но в этот раз у шалости могут быть последствия. Вы уничтожили караван, стоимость которого трудно даже вообразить. Вы вскрыли тайные маркграфские делишки, которые он, подобно сеньорам своего уровня, решает не собственной кровью, но чужой. И, словно всего этого мало, вы хладнокровно расстреляли его вассала, рыцаря из маркграфской дружины. Да уж, черт возьми, за это, пожалуй, может влететь, а?

Расстрелянный рыцарь.

Самопроизвольное срабатывание системы управления огнем.

Он ведь не…

— Душевная слабость? — Вольфрам понимающе кивнул, — Еще бы. Даже если вы попытаетесь спихнуть эту выходку на «Смиренных Гиен», ничего не выйдет. Как только слуги вашего отца найдут остатки каравана, а они уже наверняка на пути к нему, им не составит труда определить, из какого орудия был расстрелян несчастный рыцарь. Ваши патроны маркированы, мессир. Клеймом, которое известно даже последнему кузнецу в Турине. Отпираться не получится.

— Я был в плену, — отчеканил Гримберт, — И вынужден был выполнять чужую волю.

— А бежать тайком из палаццо в сопровождении одного только оруженосца вас тоже заставила чужая воля?

Гримберт едва не поперхнулся.

— Я…

— Мальчишки, — Вольфрам кивнул Бальдульфу, терпеливо ожидавшему с пистолей в руке, — Во все времена они ужасные непоседы, которые рвутся из-под родительского крыла навстречу воображаемой славе и приключениям. Чем подчас приносят своим родителям многие горести. Что уж удивляться тому, что наследник маркграфа Туринского, юный Гримберт, воспылав страстью к приключениям, бежал от собственного отца, чтобы примкнуть к рутьерам и обзавестись сомнительной славой?

Гримберт ощутил, как на смену обжигающему жару приходит мертвенный холод.

— Ложь! Чертова хренова ложь!

Вольфрам подмигнул ему и вдруг переменился в лице. Испуганно заморгал, сжался, выставил в кающемся жесте сложенные ладони.

— Молю о пощаде, ваше сиятельство! — взвыл он, — Уверяю вас, у меня и помыслов таких не было, это все он затеял, отпрыск ваш, будь он неладен!.. Как прознал он, что мы рутьеры, вцепился точно клещ. Прими его в отряд и все тут! Я, понятное дело, отказывал, где это виданно, чтоб сын маркграфа, сам рыцарь без пяти минут, и с грязным сбродом якшался? Но очень уж он хотел к рутьерскому ремеслу прибиться. Я так думаю, это через не в меру восторженный дух егойный и молодость. Мальчишки они ж такие, всем известно, им слава нужна, подвиги, свершения всякие… Видно, отчаялся он рыцарскую славу добыть, вот и потянулся к дурной славе, рутьерской…

Гримберт вздрогнул. Вольфрам Благочестивый не был прирожденным актером, местами он переигрывал, местами фальшивил, но все равно выглядел отвратительно естественно. Так, будто в этот миг в самом деле ползал на коленях перед отцом, моля его о пощаде.

— Нет, — тихо произнес он, — Это ложь. Не смейте, вы не можете, не…

— Именно так, ваше сиятельство, — Вольфрам испуганно выпучил глаза, — Я уж и так отказывал и этак, а впустую. Очень уж крепко он решил рутьером сделаться. Прознал, что мы обретаемся в Сальбертранском лесу, и пробрался к нам со своим оруженосцем. Объявил нам, значит, что ноныча он тоже вступает в ряды «Смиренных Гиен» и принимает разбойничьи клятвы вместо прежних, рыцарских. Обязуется служить наравне с прочими и зарабатывать нашим ремеслом. А чтобы мы не сомневались, выложил нам идейку одну. Мол, под покровом тайны собирается в Турине караван ваш, про который он случайно прознал, и везет этот караван богатства несметные. Ему доподлинно известный маршрут, но он просит свою долю из награбленного и сам будет участвовать в налете…

У Гримберта закружилась голова. Это была чудовищная, омерзительная ложь, но Вольфрам Благочестивый выкладывал ее аккуратным узором, как паук выкладывает свою паутину, и получалось так ловко, что дыхание скрежетало в груди.

— Отец никогда вам не поверит, — обронил он, ощущая затылком холодную точку — взгляд пистоли в руках Бальдульфа, — Он разберется, он…

Вольфрам пожал плечами. Он больше не был кающимся разбойником, фальшивая личина мгновенно сошла с него, оставив привычное выражение.

— Отец, может, и нет. А прочие рыцари? Они ведь тоже узнают об этой истории. И не смогут не узнать — их собрат, разорванный вашими пулями, разлагается в бронекапсуле «Радетеля» в считанных лигах отсюда.