Влад Поляков - Eastерн: Закон калибра 9 мм

- Ты сначала университет свой закончи, мечтатель. Может, тогда и сможешь дальше двигаться. Вон, Миша тоже хочет стать у себя в школе сперва завучем, потом директором. Хорошо бы стал! Говорит, что нынешний завуч, Татьяна Леонидовна, через три года на пенсию собирается, но время то такое. Ой, время,- внезапно пригорюнилась девушка. – Денег ни на что не хватает, цены растут быстрее. чем зарплата. Уж и не знаю, что дальше будет. Скоро на еду хватать перестанет. А ещё Оля… Ребёнок ведь! Из всего вырастает, всё рвётся. Как же хорошо, что девочка, на мальчика вообще бы одежды не напаслись.

Б – безнадёга. Прорвавшаяся не то что внезапно, а, как я понял, просто по сумме всех отягчающих факторов. Плюс резкий такой слом того, что было привычно с самого детства, чему учили родители, школа, затем пединститут. Чему она сама, наконец, учила детей, помимо собственно того предмета, который вела. География, конечно, не шибко политизированное явление. Но и в ней, так сказать, учили «правильно расставлять акценты». Идеологическая обработка, она такая, коварная. И тут вдруг р-раз, и сперва надломилось во время такого явления как перестройка, а потом и вовсе разбилось в стеклянное крошево. А казалось, что не стекло, как минимум гранитный обелиск по твёрдости своей.

Ай, не о том сейчас речь. Совсем-совсем не о том. Просто смотрю на эту молодую даму, которой и тридцати то не исполнилось, хорошую во всех смыслах и вместе с тем реально несчастную от всего, что на неё свалилось. Вроде как старающуюся крепиться, изображать твёрдость духа, поддерживать мужа, воспитывать дочь в ни разу не комфортабельных условиях. На деле же… не понимающую, что как жила она в ни разу не радующих условиях, так в них и осталась. Только всё стало более явным, не прикрытым идейной позолотой. Зато ушли те самые убаюкивающие сладкие для некоторых речи. Совсем ушли.

Сколько там получали учителя, дай демоны памяти? Рублей этак сто сорок? Ну да. примерно столько же, сколько водитель автобуса. А уж если взять штукатура там или токаря, то, если память не изменяет, получал он малость… а то и не малость поболее. Сразу видна «пролетарская сознательность», то есть ценимость людей с высшим образованием. Аж плюнуть хочется в наглые рожи тех, кто всю эту систему строил и удерживал в своём неизменном состоянии всё время. Сейчас же всё… изменилось? Логика подсказывает, что да, а вот память, но не эта, почти полная, но родной не воспринимающаяся, а та, от которой лишь обрывки да смутные образы, она совсем иное говорит. Что именно? О том, что всё не так просто, как может показаться, что то, рухнувшее, обладает огромной гибкостью и приспосабливаемостью, будет оч-чень желать вернуть всё на круги своя, пусть и в иных декорациях. Совсем иных, очень сложных, хитрых, маскирующих суть под толстым гримом.

Бр-р! Каждый такой вот маленький не кусочек даже, скорее песчинка из ощущений меня истинного, настоящего, сопровождался не болью, а скорее ощущением заторможенности и словно погружением в ледяную ванну. Всё обмирает, словно бы становится нечем дышать… и после этого возвращение в привычную, с комнатной температурой, среду. Лишь остаточный холод, постепенно уходящий.

- Теmроrа mutantur et nos mutamur in illis, - -вновь сорвался я на латынь, чем явно удивил собеседницу, по глазам видно, да и ротик слегка приоткрылся. – И дело тут не столько в меняющихся временах, это от нас лично никак не зависит, а во второй части изречения. Меняться сами мы по любому будем, вопрос лишь в том, до какой степени и в какую именно сторону. Слегка или сильно, покорно плывя по реке перемен или прокладывая путь собственный, нравящийся именно нам. И в готовности прикладывать усилия к созданию этого самого собственного пути, невзирая на сопротивление как самого мира, так и конкретных личностей, в нём обитающих.

- Что это тебя, Сев, на латынь то потянуло? Раньше не замечала, чтобы ты ей увлекался. Как и всей философией тоже.

- Те самые изменения. Оксан. Видать, пришло время резко так переоценить случившееся да и самому начать меняться. В духе времени, но одновременно не теряя себя самого.

- Ты бы лучше на работу устроился. На подработку, чтобы денег прибавилось, кроме стипендии, которой только на столовую институтскую и сигареты тебе и хватает. То, что от родителей тебе и Мише досталось, скоро кончится. Я не про рубли на книжке. Ты же понимаешь, их и вовсе считать не стоит сейчас. Хорошо, что снять и потратить успели, пока совсем не обесценились.

Лихорадочно пытаюсь сопоставить слова и всё ещё зияющую белыми пятнами память. Пусто, пусто… Ага, есть контакт. Монеты. Не роскошная, но и не совсем убогая коллекция монет, среди которых преобладали серебряные с вкраплениями золотых. Нумизматика, однако. Собиралась без фанатизма, но с любовью, а потому кое-какие действительно интересные экземпляры по меркам Новиграда там попадались. Раньше попадались, а теперь продавались. Большей частью уже продались, но, тем не менее, позволили прошедшие с момента смерти родителей три года жить… пристойно, даже теперь, в условиях галопирующей инфляции и вообще творящегося вокруг бедлама. Многие в таких случаях используют слово «бардак», но делают это вот совсем не к месту. Бардак, это, уж простите, публичный дом, бордель. Такого рода заведения тоже нуждаются в упорядоченности, иначе банально не будут приносить доход, прогорят и окажутся закрыты. Вот бедлам – от названия чуть ли не старейшего в Великобритании сумасшедшего дома – это совсем другое, очень даже подходящее определение.

- Есть кое-что на примете, - киваю, потому как мысли и впрямь в голове уже серьёзно так крутились. – Разговоры про перемены не просто так, а на чём-то да основанные. И уже кое-что в качестве подготовки сделано.

- Только не в торговлю, - аж вздрогнула Оксана. – Я уже наслушалась от подружек, что и с кем произошло. И когда товары из-за границы везли, и при продаже на рынках. Одна вместе с мужем киоск открыла, так пришли эти, которые данью облагают, бандиты. Стёкла побили, мужу Ленки глаз подбили, пообещали всё спалить, если платить не станут. А в милицию обращаться… Они, говорят, заявления то принимают, но ничего не делают. Много таких заявлений сейчас. Да и попробуй напиши. Тогда точно сожгут, изобьют, руки переломают. Страшно же! Раньше такого не было.

- Не было. Зато и в магазинах ничего не было, кроме морской капусты и селёдочных хвостов, - незло усмехаюсь в ответ на последние слова. Те самые, про «раньше». – Но ты не переживай, уж торговать я точно не собираюсь. Настолько не моё, что аж перекручивает от неприятия. Никак не представляю себя, стоящего за прилавком или там внутри киоска с водкой и шоколадками. Спасибо, но мы пойдём другим путём, как говаривал тот, который сперва на броневичке, потом в Мавзолее, но неизменно в хороших условиях находящийся.