Борис Сапожников - Pulp

— На два твоих пальца от окна на втором этаже, — произнёс Тонкий.

Из голоса гоблина ушли все шутливые интонации — смерть была делом слишком серьёзным, чтобы шутить с нею.

Автомобиль генерала выехал из-за поворота, снова попав в прицел. Он не набирал скорость, потому что до следующего поворота улицы было не больше полукилометра. Идеальное место для того, что задумали Толстый и Тонкий.

— По моей команде.

Красная точка намертво приклеилась к автомобилю. В углу прицела мелькали нужные гоблину цифры, и он скомандовал:

— Огонь!

Толстый нажал на спусковой крючок мягко, словно из пистолета стрелял, а не отправлял в полёт ракету. Отдача увела опустевшую трубу «Змея» вверх, но северянин справился с нею и уже потянулся ко второму снаряду. На всякий случай. Ракета же, полыхнув пороховым зарядом, устремилась прямо к автомобилю генерала Кукарачи. Она врезалась машине в бок, точно — где рассчитывал гоблин, между водительской и пассажирской дверцами. Вышибной заряд разнёс броню, разорвав её на куски, а следом грянул второй взрыв — и салон лимузина заполнила шрапнель. Смертоносные куски металла превратили всех, кто был внутри, в кровавое месиво, где одного человека не отличить от другого.

Автомобиль швырнуло в сторону, подбросило на месте. По инерции он проехал ещё с десяток метров и остановился. Дверца водительского сидения упала на землю, а следом за ней из салона вывалилась чья-то оторванная рука.

На звук взрыва быстро начала стекаться толпа — многие смотрели, как едет по городу столь любимый народом генерал Кукарача, и теперь они выбегали на улицу, чтобы упасть на колени перед его раскуроченным лимузином в пыль. Потомки веспанцев, от своих дальних родичей из Аурелии рагнийцы унаследовали бешеный темперамент. Мужчины, женщины и особенно многочисленные дети плакали в уличной пыли рядом с исходящим жирным дымом лимузином генерала Кукарачи.

И никто не обратил внимания на гоблина и северянина, не спешивших присоединиться с общему плачу, а наоборот, торопящихся покинуть место нападения. Но они ведь явные чужаки в Рагне, что им до генерала, пускай проваливают поскорее.

Опального экс-кесаря держали вовсе не тюрьме, а под домашним арестом. Максимилиан, собственно, и не покидал резиденции, откуда правил Рагной. Только теперь его личные гвардейцы — самые преданные наёмники, полёгшие все до одного во время штурма, — сменились революционными солдатами. И вовсе не вчерашними фермерами с винтовками, какими их считали до самого конца в штабе армии Максимилиана, а опытными бойцами, прошедшими не одно сражение вместе с генералами Леброном, Кукарачей и Элиасом.

Я взял с собой отряд «диких котов», четверо из них несли на спинах тактические щиты. Конечно, никого из сопровождавших нас с принцессой бойцов внутрь особняка не пустили. Они так и остались стоять неподалёку от входа, посматривая на бросавших в ответ недобрые взгляды охранников.

Генерал Леброн выступил с речью этим утром. Он призывал громы, молнии и все мыслимые кары на головы убийц Кукарачи. Намекал на заграничный след. Требовал усилить революционную дисциплину и сознательность. И в нужный момент, когда толпа внимала каждому его слову, призвал народ к милосердию. Это был весьма точно разыгранный, верный политический шаг, но народ, конечно же, снова не понял, что им манипулируют. Использовав знакомую уже мне метафору про реки крови и слёз, в которые нужно добавлять новых ручьев, он призвал внимавшую ему толпу проявить милосердие и дать экс-кесарю покинуть Рагну. В ответ собравшиеся закричали, скорее всего, с подачи кликуш, «Пусть убирается!», «Вернётся — получит!» и прочую чепуху. Воспользовавшись этим, оставшийся единственным правителем Рагны генерал Леброн подписал указ о помиловании Максимилиана Августа и его пожизненной высылке.

Содержали свергнутого правителя в его собственных покоях, только на окна решётки добавили. Выглядел Максимилиан вовсе не измождённым долгим заключением. Он вообще мало походил на узника. Идеальный костюм, тщательно ухоженные волосы и борода. От него даже пахло дорогим одеколоном! Максимилиан чопорно и довольно холодно приветствовал нас, не выделив ничем супругу, и я понял, почему Шарлотта сравнивала его со снулой рыбой. Никакого интереса он к жене не проявил.

— Ваше высочество, — так как Шарлотта после приветствия нарочито молчала, обращаться к Максимилиану пришлось мне, — мы прибыли за вами, чтобы сопроводить на лётное поле. Нынче же вы покинете пределы Рагны и вернётесь, так сказать, в лоно семьи.

— Благодарю вас, — кивнул экс-кесарь.

Больше он ничего говорить не стал, и я попросил его следовать за нами. Мы спустились на первый этаж особняка, прошли мимо охраны у входа. «Дикие коты» без команды окружили нас, взяв под плотную опеку. Бойцы со щитами встали рядом принцем и принцессой.

— Готовится подлянка, — вполголоса сообщил мне Кот-рыболов, командовавший отрядом. — Автомобиль заставили отогнать почти на полкилометра от ворот и мотоциклеты тоже.

Что генерал Леброн устроит нам какую-нибудь подлость на прощание, я был почти уверен. Не мог он вот так запросто отпустить Максимилиана, а растерзавшая узурпатора у ворот особняка толпа как нельзя лучше подходила для расправы. Леброн сохранял лицо и перед своим народом, приговорившим Максимилиана, и перед мировым сообществом. Теперь оставалось надеяться на «диких котов» — и тех, кто шёл сейчас со мной, и тех, кто сидел в засаде, оккупировав несколько окрестных переулков и тупиков. Вторым отрядом командовал сам Оцелотти — в случае, если бы на нас напали в особняке, он должен был повести своих людей атаку, поддержав Кота-рыболова.

Конечно же, от автомобиля и мотоциклетов сопровождения нас отрезали. Не толпа возмущённого народа, как я опасался, но приличных размеров отряд под предводительством очень хорошо знакомой мне парочки. Если честно, я искренне надеялся, что ушедшие с Кукарачей Чунчо Муньос и Святой либо сгинули в революционных боях, либо находились в лимузине вместе с генералом. Однако судьба распорядилась иначе, и сейчас они стояли во главе отряда бойцов, перегородивших улицу.

— Стой! — вскинул левую руку Чунчо, правая лежала на торчащей из кобуры рукояти револьвера. Он был типичным рагнийцем — смуглый, небритый, с чёрными, но тронутыми сединой курчавыми волосами, одежду его пересекали два патронташа, на голове — невероятных размеров сомбреро. — Дальше ни шагу! Это я говорю — Чунчо Муньос!

— Что тебе надо, Чунчо? — спросил я, сделав всем знак остановиться, а сам шагнул ближе к нему.

— Отдайте нам этого неудачника и ступайте с миром, — вместо Чунчо ответил второй предводитель отряда. Высокого роста, светловолосый (что не характерно для жителей юга Аришалии), обветренное лицо его имело правильные, но такие тяжеловесные черты, что оно казалось почти уродливым. Поверх одежды он носил коричневую монашескую рясу, за что и получил ещё у меня в армии прозвище Святой. Он оправдывал его каждым своим словом и поступком — более фанатично преданного делу человека было сложно найти. — У народа нет зла на его супругу, а ты и твои люди ничего дурного не сделали. Вы можете уходить. Максимилиан — нет!