Клим Жуков - Дед [litres]

– Остальные отстали. Было ещё шесть человек. Но… в общем… видишь: сейчас не до каникул. Надо ехать домой, – закончил он.

Варвара прищурилась, уперла руки в бока и покачалась с носка на пятку.

– Сейчас! С разбегу! – сказала она, словно приняв некое окончательное решение.

Впрочем, почему «словно»?

Вполне буквально: окончательное.

Варвара Ильичёва, только что бывшая «надолбом», перешла в режим «летящего снаряда».

Следующие дни были наполнены самой бурной деятельностью.

Варя готовила, убирала, стирала и вилась вокруг больного. Ставила компрессы на лоб, хотя много ли от них было проку? Вполне квалифицированно поставила капельницу с физиораствором. Смачивала губы водой. Сидела возле топчана, слушала дыхание, готовая начать реанимацию.

И помогло!

Энергия ли её передалась умирающему или умирающий был не вполне умирающий и справился сам? Трудно сказать. Но факт остаётся фактом.

Паренёк перестал размышлять в неведомых далях, стоит ли ему пожить ещё или хватит. Он сделал однозначный выбор в пользу жизни и незамедлительно обгадил всю кровать.

А потом пришёл в себя. Не сразу, а через время, но вернулся из тех мест, откуда дано вернуться не всем.

– Таня? – спросил он у Варвары, едва открыл глаза. – А где Таня?

– Ой! – Варя подпрыгнула от неожиданности.

– Ты не Таня? Не Таня. Где я?

– Деда! Деда! Он очнулся!!!

Короткий и нескладный диалог пришёл к завершению, не успев толком начаться.

Варя, как раз убиравшая выстиранную простыню в короб, что стоял в углу комнаты, прижала руки к груди, а потом выскочила пробкой в дверь.

Вернулась с Дедом.

– Выжил, – сказал тот и опять вздохнул, который десяток раз за эти суматошные дни.

Дед привык быть единовластным хозяином в своих владениях. Изредка, два-три раза в год их расцвечивало искристое присутствие внучки. Он немо любил эти визиты, хоть никогда не признавался в этом, даже в часы внутреннего диалога, которые составляли большую часть его жизни. Одинокой, встроенной в природу, но не в мир людей.

Людей он не шибко жаловал.

Шумные, суетливые, бестолковые. С ними надо было говорить и ладить. А также притворяться, сменяя маски: менялы, охотника, гостя, хозяина и так далее. Не было в том реестре только одного лица: его подлинного. Положение утомительное. И, в общем, исключительно вынужденное, когда привык обходиться единственным собеседником, товарищем и компаньоном – самим собой.

Дед без проблем находил общий язык с соседями, хотя… какие это соседи, когда до ближайшего поселения сутки опасного пути?

Но ему это не нравилось.

Ему хватало редких посиделок с Фрунзиком Карапетяном или иными, подобными ему. Гражданин Карапетян, например, отличался той благостной особенностью, что с ним не надо было говорить – он сам говорил, непрерывно и много. Это экономило слова и полностью удовлетворяло естественную потребность в обществе на добрый месяц.

Кроме того, пару раз в год Дед нахаживал в Победоград. Там он встречался с Варей на нейтральной территории и вообще – попадал в цивилизацию, которая тоже не радовала. Слишком этой людный контекст!

Ему нравилось быть одному.

Он вполне сросся с окружением.

Привык к тишине.

Привык стеречься мутантов. Даже хищники привыкли к нему, воспринимая, наверное, за часть природы. Такую же опасную тварь, как они сами. Которая, однако, живёт и даёт жить другим, если не нарываться.

И вот налаженному бытию пришёл конец.

Конец назывался Толей Пороховщиковым, он же Малой, он же Вакса.

Куда его девать, Дед представлял с трудом. Не выгонять же зимой за дверь? Только не после того, как сам своими руками спас ему жизнь. Хотел бы убить, стоило лишний раз потянуть за спуск божественного коробова. Или просто развернуться и уйти, оставив его на съедение падальщикам.

«Планетариум» крепко приложил мальца. Он с гарантией дошёл бы на холоде в течение нескольких часов, а то и быстрее. Но не дошёл благодаря Дедовой внезапной мягкости.

Теперь приходилось познавать на практике рыцарственную максиму Антуана де Сент-Экзюпери. Ту самую, насчёт тех, кого мы приручили.

Дед обдумал положение и в сотый раз испустил долгий протяжный вздох. Выходило, что одиночеству кранты. Внучка – куда ни шло. Родная кровь опять-таки. Но первый раз за годы и годы в обиталище Деда появился некто третий, о котором надо было заботиться и что-то по его поводу решать.

С Толей Варя намучилась.

Сперва из-за медицинских потуг, увенчавшихся, к счастью, полным успехом.

После из-за самого Толи.

Порой она думала, что надо было его придушить. Не всерьёз, конечно.

Толя оказался крайне неотёсан, что образованную и утончённую натуру девушки (чего уж там – двенадцать лет в балете!) коробило. Все его бесконечные «вот», «ну это», «чисто», «типа», «навроде» и прочие просторечные слова-паразиты выводили из себя. Если помножить их на откровенную феню и постоянный матерок, которым гость не ругался, а разговаривал, получалось и вовсе незд о рово.

Ко всему, паренька было очень много. Просто очень много .

Нет слов, парень был благодарен Деду за его милость, а Варе за заботу.

И он принялся благодарить словом и делом, когда и вскрылись особенности его деятельной и чрезвычайно общительной натуры.

Первым делом Дед учинил Анатолию форменный допрос.

Когда, кто и по какой причине догадался выслеживать его, Деда, в Пустоши.

– Да это, Дед… – отвечал гость и глядел честными голубыми глазами, – нешто не ясно, млин! Ты ж фигура богатая – любой скажет. Ходишь один. Вот и решили тебя того, разъяснить… ну… накрыть твою деляну!

– Какую ещё деляну?

– Да такую. Ты же сидишь в одиночку на целом складе! Вот его и очень было бы соблазнительно прихватить!

– Это кто решил, что я сижу на складе?

– Рыбак! Помнишь того делового в кабаке?

– Так его не Ферзь послал?

– Послал-то он! Только придумка вся от Рыбака – сам слышал. Я ж подавальщиком, меня никто не стесняется, говорят напрямки: так, мол, и так, пора вашего Деда подраздеть! Жирно, мол, сидит по жизни!

– Ты кто в деле?

– А меня взяли за проводника. Я ж здесь неподалёку родился. Места знаю неплохо. Вот и взяли, – при этих словах Толя заметно потупился, а потом мотнул русой головой и рубанул правду-матку: – Да я сам, сам пошёл. Хотелось, понимаешь, приподняться по-лёгкому. Надоело шестерить, решил в козыри выйти! А ты правда склад подмял, а, Дед?

– Кончай мне тыкать! – тихо приказал тот. – Это раз. Два: склад – не твоё дело.

– Ладно, ладно! Рыбак вон на «ты», а мне нельзя? Больно ты… вы сердитый. Нет никакого склада? Хорошо, нешто я не понимаю: меньше знаешь – крепче сон.

– Значит, так: за честность хвалю. Не струсил. Это хорошо. Далее: будешь выражаться по матушке – выдеру. Мне всё равно, а внучку мне не порти. Пока зима, поживёшь у меня. Деваться тебе всё равно некуда. По весне – уходи. Решишь навести складских – милости прошу. Только не рассчитывай, что тебе снова повезёт. Живым не уйдёшь. Если возьмёшься чудить и шпионить в моём доме, прибью сразу, не сходя с места. Повторяю: деваться тебе некуда. То есть до весны тебе выгодно вести себя хорошо и дружить со мной. Понял?