Джо Аберкромби - Море Осколков: Полкороля. Полмира. Полвойны

— Я же сказала, что покажу вам настоящее волшебство.

— Они бегут.

Ветер вскинул волосы и облепил окровавленное лицо. Колючка смотрела вслед ужакам — всадники и лишенные седоков кони уже исчезали среди моря травы.

— И я их очень хорошо понимаю, — пробормотал Бранд, наблюдая за Скифр.

Та снова запахнула плащ, плюхнулась в траву и вцепилась в амулеты на шее. И уставилась неподвижным взглядом в переливающиеся жаром уголья.

— Мы хорошо сражались, — сказал Ральф, но голос его казался безразличным и мертвым.

— Руки из стали, — и Фрор кивнул, отирая мокрой тряпкой краску с лица. — О такой победе только в песнях петь.

— В общем, мы победили.

И отец Ярви поднял кусок металла, что Скифр оставила на траве. И повернул его к солнцу. Металл заблестел. Какая-то штука, пустая внутри, и она все еще дымилась. Как такая может пролететь через равнину и убить человека?

Сафрит мрачно покосилась на Скифр и отерла окровавленные руки:

— Победили. Только с помощью черной магии.

— Мы победили, — отец Ярви пожал плечами. — У битвы есть два исхода, и этот — предпочтительнее. Пусть Отче Мир оплачет наши методы. А Матерь Война обрадуется результатам.

— А что насчет Одды? — пробормотал Бранд.

Ничто не брало этого коротышку, и вот он ушел через Последнюю дверь. Все, шутки кончились…

— Он бы не выжил. Такая рана… — пробормотал Ярви. — Либо он, либо мы — так обстояло дело.

— Безжалостная арифметика, — отозвалась Сафрит и сжала губы в ниточку.

Служитель даже не посмотрел в ее сторону:

— Вот такие уравнения и положено решать начальствующему…

— А вдруг это колдовство навлечет на нас проклятие? — спросил Доздувой. — Вдруг Бог снова расколется? Вдруг…

— Мы — победили.

И голос отца Ярви сделался холодным, как сталь обнаженного меча, и он сжал пальцы своей здоровой руки вокруг круглой штуки из эльфьего металла, и костяшки пальцев побелели.

— Поблагодари же за это бога, в которого ты веришь, если знаешь, как это делать. И помоги остальным похоронить мертвых.

Доздувой захлопнул рот и ушел прочь, качая огромной башкой.

Бранд разжал стертые пальцы и уронил щит. Нарисованного Рин дракона изрубили и покорябали, на краю блестели свежие зарубки, а повязки на руке пропитались кровью. Боги, сколько ж на нем синяков и ссадин, и как же болит все тело. У него сил стоять не осталось, не то что спорить насчет того, что такое хорошо и что такое плохо и что есть благо в данном конкретном случае. К тому же у него шея в одном месте ободралась. Он потрогал — мокро как-то. Царапина небось, только кто заехал, друг или враг, он не знал. А не все ли равно, болит одинаково…

— Положите их как подобает, — говорил тем временем отец Ярви, — срубите эти деревья для погребальных костров.

— Что, и этих ублюдков? — удивился Колл и показал на окровавленные и ободранные трупы коневодов, которые валялись на склоне.

Вокруг них уже ходил кто-то из команды, приглядывался, не забрать ли что ценное.

— И их тоже.

— А их-то зачем на погребальный костер класть?

Ральф взял парнишку за локоть:

— Потому что если мы здесь нищих побили, мы сами нищие. А ежели мы побили славных мужей, мы славней их.

— Ты ранен? — спросила Сафрит.

Бранд поглядел на нее так, словно бы она на иноземном языке с ним говорила:

— Чего?

— Сядь.

Вот это совсем нетрудно было исполнить. Колени так ослабли, что он еле стоял. И сидел и смотрел на исхлестанную ветрами вершину холма, как люди отложили оружие и принялись сволакивать тела в длинные ряды, а остальные взялись рубить деревья — на костер. Сафрит наклонилась над ним и ощупала порез на шее сильными пальцами.

— Неглубокий. Видала я и похуже раны.

— Я человека убил, — пробормотал он, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Наверное, это звучало как похвальба, но только он не хвалился.

— У него ж, наверное, семья была. И он о чем-то думал, на что-то надеялся…

Ральф присел на корточки рядом с ним и поскреб в бороде.

— Убить человека — непросто, что бы там скальды ни пели. — И он по-отечески обнял Бранда за плечи: — Но сегодня ты поступил правильно. Благое дело совершил.

— Правда? — пробормотал Бранд, потирая свои перевязанные руки. — Я все думаю… кто он был. И почему пришел сюда, и зачем дрался. И лицо его вижу, прям перед собой.

— Есть такое дело. И, может, будешь и дальше его видеть, пока сам за Последнюю дверь не шагнешь. Такова цена того, что стоишь в щитовой стене, Бранд.

И Ральф протянул ему меч. Хороший меч, с окованной серебром рукоятью и битыми старыми ножнами.

— Это меч Одды. Он бы отдал его тебе. У хорошего воина должен быть хороший меч.

Бранд, конечно, всегда мечтал о собственном мече, а вот сейчас посмотрел — и чуть не сблеванул.

— Я не воин.

— Нет. Воин.

— Воин ничего не боится.

— Это дурак ничего не боится. А воин стоит и не бежит, несмотря на страх. Ты стоял и не бежал.

Бранд пощупал штаны — мокрые.

— Я стоял и обоссался.

— Ты не один такой.

— Герой в песнях никогда не ссытся.

— Ну да. — И Ральф пожал ему на прощание плечо и поднялся на ноги. — Вот почему песни — это песни, а жизнь — это жизнь.

Матерь Солнце уже высоко поднялась над степью, когда они пустились в путь. За их спинами медленно поднимался к небу дым погребального костра. И хотя кровь слилась с неба, уступив безмятежной голубизне, она все равно запеклась у Бранда под ногтями, и в его повязках, и на его зудящей шее. И этот красный день еще не кончился. Теперь каждый следующий день тоже будет красным.

У мачты лежали четыре весла, и над равниной уже кружился пепел мужей, что сидели за ними. Скифр скорчилась среди сундуков, погруженная в свои мрачные мысли, нахлобучив капюшон. Гребцы пытались отодвинуться от нее как можно дальше — была бы их воля, они б и с корабля попрыгали, лишь бы с ней не плыть.

Бранд поглядел на Колючку, когда они садились на свою скамью. Она тоже оглянулась, и лицо у нее было белое и безжизненное, как у Одды, когда они обкладывали его поленьями. Он попытался улыбнуться, но губы не слушались.

Они стояли плечом к плечу. Стояли у самой Последней двери. Стояли лицом к лицу со Смертью, и доброй была их жатва для Матери Воронов. Что бы там ни говорил наставник Хуннан, они оба стали воинами.

Вот только все было совсем не как в песнях. Совсем не так.

Калейв расползся вширь и вдаль, мерзкой грязюкой стекая с одного берега Запретной, перекидываясь, подобно парше и заразе, на другой. Дымы бесчисленных костров закрывали небо, кружили хищные птицы.

Княжеские палаты стояли на невысоком холме над рекой. Издалека видать золоченые конские головы на резных балках, а стена вокруг них сложена то ли из камня, то ли из глины, и потому непонятно, обрушилась она или расползлась. А за ней жались один к другому деревянные домишки, забранные в ограду из здоровенных бревен — по ней прохаживались стражники, и солнце блестело на остриях их копий. А вот за оградой начинался полный хаос — уродливый лагерь из палаток, юрт, повозок, шалашей и каких-то жутких халуп тянулся во все стороны, дымя и уродуя открывающийся вид.