Артём Мичурин - Еда и патроны. Прежде, чем умереть

— Тоже ищет кое-кого, — недовольно оправил он бушлат. — Расспрашивает о взрывах в пустошах.

— Вот как? И от чьего имени?

— У неё верительная грамота святых. Честно говоря, я думал, и ты мне такую покажешь.

— Не в этот раз. Где она остановилась?

— В «Коммунаре». Где же ещё?

— А ей удалось что-нибудь выяснить... по поводу этих взрывов?

— Мне почём знать? Я с утра до ночи в карауле.

— Да, новости — привилегия бездельников. Ладно, и за то спасибо. Бывай, — залез я в кабину и махнул нашему кисломордому шофёру «вперёд».

— Это обязательно? — проскрипел Павлов, приведя колымагу в движение.

— Что обязательно?

— Быть таким мудаком.

— А, ты о своём камуфляже? Ну так лишняя предосторожность не помешает. Я в Навашино давно не бывал. Кто мог знать, что они ещё не окончательно деградировали?

— Хорошо, я запомню.

— Лучше запиши.

— И что это — чёрт подери — за «знаки уважения»? Ты что, винтовку ему пообещал?

— Не ему, а радушному хозяину города — бригадиру Навмаша Тарасу Семипалому. Или ты хотел придти в гости без подарка?

— Ты хоть представляешь, сколько стоит этот ствол?!

— Смотрится богато, не поспоришь. Тут направо.

— Ты же заливал, что тебе без такого инструмента никак, что-то там про угловые минуты пел, крутизну траектории...

— Вот что вы за люди такие в этом вашем Легионе? Стоит сказать, дескать, винтарь нужен, чтобы с полутора километров кому-то мозги вынести — бери на здоровье. А как человека хорошего подарком порадовать — так целая трагедия. Позитивнее нужно быть, добрее. Сейчас налево. И вообще, чего ты кипятишься, будто лично с тебя последние портки сняли? Ты больше не в своём уютном бункере, вокруг огромный дивный мир, ощути, наконец, себя личностью и привыкай иметь окружающих при любой возможности.

— Легион — моя семья.

— Вот об этом я и толкую! Сворачивай.

— Он свою семью ещё в детстве перебил, — услужливо пояснил Станислав. — Последнего чудом выжившего застрелил при мне, как собаку. Так что побереги своё красноречие для более благодарной публики.

— Это было не ради удовольствия. Зачем передёргивать?

— С ума сойти, — покачал головой Павлов, округлив глаза. — Ладно, хрен с ним, с подарком. А что за Ольгу упомянул тот цыган? Какая-нибудь несчастная девушка, которую ты продал этим зверям? Что смешного?

— Я познакомлю тебя с этой «несчастной девушкой», тогда поймёшь.

— Ничего себе, — присвистнул Станислав. — Я думал, повесть «Кол и его женщины» состоит лишь из одной главы, и та называется «Бляди».

— Ты удивишься, сколько у меня было честных женщин.

— По взаимному согласию? — уточнил Павлов.

— Возможно, не спрашивал. Давай вон к тому здоровому дому с колоннами и тормози.

Передав мзду в заботливые руки сотрудников местной канцелярии, мы получили охранные грамоты сроком в трое суток и двадцатисекундное напутствие, содержащее в числе прочих пять-шесть цензурных слов.

— Зачем так грубить? — отряхнулся Павлов, выходя из здания, будто его там только что обоссали. — Мы не давали к этому ни малейшего повода.

— Твоё существование уже является для них поводом, — пояснил я.

— Что дальше? — спросил Станислав, пряча сложенную бумажку в карман.

— Дальше я отправлюсь по злачным местам выяснять интересующие нас факты и слухи, а вы двое будете ждать в машине.

— Так не годится. Я иду с тобой.

— Я тоже, — поддержал Стаса лейтенант.

— Ну, если вам нравится пешие прогулки по пустошам, милости прошу за мной. А если всё-таки предпочитаете передвигаться на этом прекрасном автомобиле, будет не лишнем проследить за его сохранностью.

— Пусть он следит, — кивнул Станислав на Павлова. — Это собственность Легиона.

— Чёрт... — не нашёл контраргументов лейтенант и, сплюнув, забрался в кабину.

Единственный постоялый двор Навашино располагался недалеко от Дворца, на улице Калинина в трёхэтажном здании, выполнявшем прежде, судя по всему, функции магазина. Наверху обветшалого фасада всё ещё ржавели каркасные буквы «ВИЗИТ», поверх которых красовалась сколоченная из досок вывеска с намалёванным красной краской «Коммунар». Большая часть окон была заложена кирпичом и строительными блоками, некоторые заколочены. Первый этаж занимали одноимённый кабак и ломбард по соседству. Из приоткрытой двери струился уютный тёплый свет, а на порогах отдыхал в луже собственной мочи довольный посетитель.

— Чертовски хочется выпить, — поделился я мыслями со Станиславом. — Составишь компанию?

— Как отказать? — перешагнул он вслед за мной через бесчувственное тело.

Не смотря на ранний вечер в заведении было уже многолюдно. Двое пришлых тут же приковали к себе внимание сурового навашинского населения, до тех пор мирно разглядывавшего дно своих кружек. Разговоры стихли, спиртное перестало литься, даже табачный дым, казалось, замер под закопченным потолком.

— Приветствую, любезный, — прошли мы к барной стойке, отделяющей подвыпивших но всё ещё человеческих особей от здоровенной жирной твари по ту сторону этого зыбкого барьера. — Плесни-ка нам с товарищем по пятьдесят твоего лучшего продукта, для начала.

— Покажите-ка, чем будете платить, для начала, — пробасило чудовище и вытерло сальные лапы о не менее сальный передник.

— Наливай, — выложил я на стойку приятно звякнувшую пачку пятёрок.

— Само собой, — осклабившись, поставило чудовище перед нами два стакана и разлило по ним мутной зеленоватой субстанции из графина.

— Выглядит многообещающе, — поднял Станислав свою порцию и принюхался. — А противоядие есть?

— Вы просили лучшего, — напомнил монстр в переднике. — Это оно.

— Из чего гонишь? — капнул я немного на стойку и слегка успокоился, убедившись, что деревяшку эта дрянь не прожигает.

— Только натуральные ингредиенты. Не бухло, а чистый эликсир.

— Ну что, — обернулся я, чуя затылком любопытствующие взгляды, — ваше здоровье. Давай, Станислав, в пекле нас уже заждались. — И залпом осушил стакан.

Мало кто из не специалистов знаком со строением собственного пищеварительного тракта. Я же без лишней скромности могу сказать, что знаю его отлично, каждую клетку, каждый атом. Это знание, как клеймо, навеки выжжено мутной зеленоватой жидкостью, опалившей верхний отдел, средний отдел и невероятным усилием воли остановленной у выхода из нижнего отдела. Миазмы безумия, тревоги и печали, таившиеся на дне стакана, хлынули в мою кровь огненным потоком и растерзали ничего не подозревающий мозг.

— Срань господня... — с трудом опустил я стакан на ускользающую барную стойку. — Эту хуету нужно запретить во имя всего человеческого, что ещё осталось на нашей грешной земле. Повтори.

— И мне, — оторвался Станислав от своего рукава и смахнул скупую слезу.