Артём Мичурин - Еда и патроны. Прежде, чем умереть

— О жизни твоей горемычной.

Выглядел Игнатка и впрямь достойным сострадания — кожа да кости, я таких на чёрно-белых фотографиях видал, в книжке про Вторую Мировую. Даже нищеброды Арзамаса, и те поупитаннее будут. На башке копна рыжих волос, на веснушчатой роже ещё и первый пушок не пробился. А глаза добрые-добрые. Там, откуда я родом, такие не выживают, их банально едят более сильные и агрессивные особи. Но Кадом ещё не переступил черту, за которой начинается безусловное торжество естественного отбора, и Игнат шагал по тонкой нити морального над тёмной пропастью первобытного, а мы должны были столкнуть его.

— О моей жизни? — спросил он, держась за ушибленные рёбра.

— Точно, сынок, — потрепал я его по костлявому плечу. — Вероятно, совсем скоро она резко изменится в лучшую сторону, или бесславно закончится.

— П-почему? — сглотнул Игнат подкативший к горлу ком. — Я ничего плохого не делал. Вы... Вы отца Емельяна спросите! Он за меня поручится!

— Вот как раз об отце Емельяне разговор наш с тобою и пойдёт. Точнее, о ваших с ним взаимоотношениях. Ты сиди-сиди, — посоветовал я, видя, что пятая точка Игната оторвалась от скамейки, а взгляд приобрёл оттенки ужаса и мольбы. — Что-то не так?

— Нет, — упал он обратно и задрожал, будто в горячке.

— А бабка твоя знает, чем её внучок занимается? — спросил Станислав, и у парня вся кровь от лица отхлынула, он побелел и беззвучно зашлёпал губами.

— Что ты там бормочешь? — склонился Стас, поднеся ладонь к уху. — Погромче, не слышу.

— Он... — всхлипнул Игнат, — заставил меня молчать. Сказал, удавит, если кому проболтаюсь. Умоляю, не говорите бабуле.

— Святоши, — не сдержал я трагического вздоха, — первейшие мерзавцы на свете. Как же ты до этого дошёл, дружок? И ведь не сказать, чтобы оно тебе сильно помогло по жизни. Задёшево продался.

— А что мне было делать? — утёр Игнат набежавшую слезу. — Зима скоро, у нас припасов никаких, только и перебиваемся тем, что отец Емельян даёт. Думаете, мне охота было такой грех на душу брать?

— Вот тебе и слухи, да? — глянул на меня Станислав.

— Слухи? — прошептал Игнат, чуть дыша. — Об этом уже судачат?

— А ты как думал? Шила в мешке не утаишь.

— Мне конец. Господи-боже милостивый, — перекрестился пацан, заливаясь слезами. — Мне конец, конец, конец...

— И что тебе светит? — поинтересовался я. — Сажение на кол, или раскалённая кочерга? Бывал я в местах, где таких негодников патокой обмазывали, да в муравейник связанными кидали. Жестокость людская не знает границ. Ну-ну, давай-ка без глупостей, — забрал я из трясущихся рук Игната снятый с гвоздя ржавый серп. — Всё не так уж плохо, как выглядит на первый взгляд. То, что перспективы у тебя здесь не радужные — это факт, однако из любой ситуации можно найти выход, и мы здесь как раз для того, чтобы указать правильное направление. Ты слушаешь меня? — парнишка дёрнул поникшей головой и снова впал в оцепенение. — Вот и славно. Слушай и запоминай, от этого сейчас зависит всё, что у тебя есть. Завтра воскресенье, в церкви будет служба. Так?

— Угу.

— Много народу на неё приходит?

— Много. В последнее время аж на улице стоят.

— Чудесно. Как увидишь, что толпа собралась, выходи к ней...

— Нет-нет, пожалуйста, — взмолился Игнат.

— Выходи к ней, — повторил я менее дружелюбным тоном, — и как на духу режь правду-матку про Емельяна и его непотребное поведение. Желательно с шокирующими подробностями. Начни с того, что больше не можешь носить такой груз на душе, и что каешься в своих прегрешениях на гране возможного. Толпа любит кающихся, так что сразу тебя не убьют. Давай-ка не раскисай, соберись. А знаешь, что толпа любит ещё сильнее? Нет? Она обожает наблюдать за грехопадением тех, кто задавал ей нравственные ориентиры. Потому что они падают свысока, в отличие от тебя — червя навозного. Поверь, весь гнев, вся праведная ярость толпы в тот момент будет обращена против Емельяна. А у тебя, пока все охуевают от услышанного, появится возможность улизнуть.

— И что будет дальше? Куда мне идти?

— А это уже этап номер два, — вложил я парнишке в холодную ладонь три золотых. — Приготовь всё к отъезду. Сразу после своей минуты славы получишь ещё столько же. Хватит обустроиться на новом месте. И помни о своей бабке, наложишь руки на себя — обречёшь её на голодную смерть. Ты всё уяснил?

— Да, — кивнул Игнат, заворожено пялясь на доселе невиданное богатство в своей руке, после чего поднял взгляд на меня: — Только я не пойму, вам-то всё это зачем.

— Политика, дружок, политика. Не забивай этим дерьмом свою юную голову. Увидимся на службе.

Глава 12

Вера... Никогда не понимал тех, кто верит в то, чего, по их же мнению, человеку не дано постичь. Они говорят: «Я слишком ничтожен, чтобы осмыслить Его замысел, ведь там всё такое странное, нелогичное, абсурдное и недоказуемое, но это правда, я верю!». Почему эти же люди не верят в других богов и их божий промысел — для меня загадка. Откуда такая избирательность? Более того, многие из адептов одной веры нетерпимы к адептам другой. Они не спорят промеж собою, не доказывают истинность своих убеждений, не аргументируют постулаты, они просто-напросто заявляют с обеих сторон: «Моя вера единственно истинная». Никто из них не добавляет «потому что...» или «не знаю почему», но если дать им достаточно времени, они поубивают друг друга, поубивают за то, чего им не постичь. Что толкает человека, худо-бедно пользующегося в повседневной жизни логикой, в руки священнослужителей с их замшелыми догматами, основанными на картине мира людей, тысячелетия назад пасших коз и подтиравших жопу песком? Да, у каждой религии есть общий рычаг давления на умы — объяснение происходящего с душой после физической смерти организма. И это мощный рычаг, ведь каждому хочется верить, что мясо на костях и требуха внутри — не всё, что он собой представляет, что есть ещё чудесное, вечное, неразрушимое, делающее своего обладателя человеком, ставящее его выше животных, приближающее к Богу. Этакая спасательная капсула, отделяющаяся от неизбежно терпящего бедствие тела. С ней спокойнее, с ней уютнее, с ней не так страшно умирать. Душу эксплуатируют все религии, эксплуатировали задолго до и будут эксплуатировать много позже. За это их нельзя винить, глупо не воспользоваться такой отличной идеей. Но — чёрт подери! — какого хера заворачивать сияющую жемчужину в выцветшие обветшалые века назад банальности и сказки? И это, когда человечество познало космос, расщепило атом, почти стёрло себя с лица Земли! Каждый Бог мне свидетель, рано или поздно я организую собственную церковь. Она будет светла и прекрасна. Никаких рабов, никаких грехов и страданий, только любовь, всепрощение и бессмертная душа. Её двери будут открыты для всех, кто в состоянии оплатить членские взносы, а место в раю будет гарантироваться по факту членства, безо всей этой утомительной галиматьи. Но сначала, всё же, надо скопить деньжат на плавучий бордель.