Руслан Агишев - Зеленый фронт [СИ]

Кроме того, им же было высказано сомнение в словах товарища Маленкова о том, что «необходимо выстраивать совершенно иные отношения с Природой, отходит от варварского и производственного к ней отношения и переходить к бережному» (цитата). Захаров Олег Георгиевич сказал, что «человек — есть царь природы и должен поступать так, как ему хочется».

Вышеизложенное написано мною собственноручно. Член ВКП(б) с 1920 г. Акинфеев Степан Кузмич. (в самом низу листа замысловатая роспись с разными загогулинами и закорючками)»

Реальная история.

Маленков Г. М. Воспоминания о былом. — Москва, 1974. [отрывок]

«… По прошествии стольких лет, когда история отринула всю шелуху и оставила лишь настоящее и неизменное, я с полной уверенностью утверждаю, что он (И. В. Сталин), действительно, был великим человеком. Его величие, как это ни странно для всех нас, в том числе и для меня, заключалось отнюдь не в выдающемся организаторском, дипломатическом или военном таланте, хотя все это, несомненно, было и сыграло свою определяющую роль. Суть в том, что Иосиф Виссарионович был исключительно прозорлив! Пусть даже это прозвучит кощунственно, но многие его идеи был по-настоящему пророческими!

… Тот вечер, 26 ноября 1941 г., мне запомнился на всю жизнь. Даже скажу больше, эта дана отмечена в моем личном календаре наряду с трагическим 22 июня… Примерно в десять часов в дверь моей квартиры постучали. Столь поздний визит меня не удивил — шла война и часто возникали дела, решение которых требовало моего личного присутствия. Странным были только то, что за дверью был один из охранников товарища Сталина. Первой мыслью было лишь одно — случилось что-то страшное! Уместно ли будет сказать, что к счастью ничего страшного не произошло, или нет, я не знаю, так как в эти самые часы советские солдаты из последних сил сдерживали немецкие орды на подступах к Москве.

Товарищ Сталин ждал меня в своем кабинете с неизменной трубкой в руках. Увидев меня, он произнес:

— Георгий Максимиллианович, проходите, садитесь, — рукой он коснулся ближайшего к себе стула. — Извините, что так поздно.

Признаюсь, я немного ошарашен тем, что больше никого к кабинете не было. Обычно, при изменении военной обстановки в его кабинете всегда было много военных. В этот же раз не было никого — ни Шапошникова, ни Жукова, ни Тимошенко.

— Мне нужно с вами серьезно поговорить, — в те минуты я даже и представить не мог, о чем товарищ Сталин мог со мной говорить. — Речь пойдет о том, что будет потом…, - он сделал небольшую паузу и слегка встряхнул трубку. — Потом… после войны.

Отмечу, тогда я не просто не знал о готовящемся контрнаступлении, но и даже не думал о такой возможности. Поэтому моей первой мыслью было лишь одно — какое, к черту «потом, когда немцы почти ходят у самого нашего носа?

— Я понимаю, товарищ Маленков, что ваша голова сейчас забита войной и всем, что с ней связано, но никогда не забывайте, что настоящий руководитель, должен не только только правильно реагировать на происходящее, но и предвосхищать, а лучше строить это самое настоящее так, как это ему необходимо!

В ответ я ничего толком не произнес. Как помню, мне удалось выдавить из себя что-то невнятное, но на большее меня просто не хватило.

— Сейчас наше государство и весь советский народ ожесточенно, напрягая все свои силы, борется с крайне сильным и коварным врагом. Этот враг подгреб под себя почти всю Европу и заставил работать ее промышленность и населения на удовлетворение своих нужд, что не менее страшно и опасно для нас. Однако, я уверен… — тогда мне совершенно случайно удалось поймать его взгляд и замечу, он был очень странным. — не усталым, не яростным, скорее даже мудрым, всезнающим каким-то. — Мы победим Германию.

Зачем он говорит все это мне, подумал я. Хочет выговориться?

— Мы победим Германию, — вновь повторил он, подходя к плотно зашторенному окну. — А что потом? Что будет после нашей победы? Вы, Георгий Максимиллианович, задумывались об этом? Как будет строиться наша внутренняя политика? Как дальше будем жить?

Что тогда на эти вопросы я мог ответить товарищу Сталину? Рассказать о том, что на протяжении почти десяти лет мне, как начальнику Управления кадров ЦК, приходят сотни писем об ужасных перегибах на местах? Или представить Иосифу Виссарионовичу последние цифры о числе колхозников, ежегодно умирающих от недоедания? Пожаловаться на недопустимо низкое качество сельскохозяйственной техники, поставляемой в село? Поведать ему обо всем этом и о многом другом? … Я не стал молчать и выгораживать других, да и себя тоже… Скажу сразу, в той моей речи была даже не критика того, что происходило в стране, и не жалоба на конкретных руководителей. В моих словах было обвинение всех нас, коммунистов, в отсутствии принципиальности при решении кардинальных для государства вопросов и недопустимой мягкости к себе. Может быть в чем-то тогда я и был не прав! Может быть…».

Реальная история.

Из подслушанного на «черном рынке» в одной из подворотен Москвы.

— Барышня, почем пальтишко? — развязный голос донесся до идущей вдоль ряда девушки.

— Оно не продается! — она дернулась от обнявшей ее за талию мужской руки.

— А то, что в нем? Гы-гы-гы-гы! — бандитского вида парень загоготал и, сплюнув на снег, пошел дальше.

— … А ну-ка бабуля отсыпь семян, да чтоб нормальных, сахарных! — он наклонился к сидевшей на каком-то ящике женщине.

— Сахарных ему?! Ишь ты какой, милок! — забурчала она, роясь в своих мешочках. — Какие есть, такие и бери! А за сахарными, мил человек, милости просим в ЗАТО.

— Ты что, старая карга, сказала?! — взбрыкнул парень.

9 декабря 1941 г. Кремль. г. Москва. Заседание Ставки.

Среди высшего руководства партии и правительства Советского Союза, сидевшего за столом, царило приподнятое настроение. Все было уже ясно — фашистский блицкриг не удался и контрнаступление советских войск позволило отбросить немецкие войска почти на сотню километров на запад. Буденный лихо приглаживал свои знаменитые усы, слушая что ему негромко рассказывал сидевший рядом Тимошенко. Расположившийся чуть дальше Жуков, кажется, впервые за все время, прошедшее с начала войны, улыбался.

— … Товарищи…, - раздавшийся с дальнего края стола негромкий с хрипотцой голос мгновенно установил в кабинете тишину. — Я вижу у вас хорошее настроение, — это был даже не вопрос со стороны Сталина, а утверждение.

На него устремились удивленные взгляды.

— Но, товарищ Сталин, — немного растерянным тоном проговорил Хрущев. — Это же победа…Мы же им дали такого пинка, что они улепетывали словно обгадившееся ворье, — речь Никиты Сергеевича всегда была эмоциональной образной и часто по-деревенски простоватой, за что его не всегда воспринимали всерьез. — Товарищ Сталин это же победа…