Айя Сафина - Падальщики. Книга 4. Последняя битва [litres самиздат]

Ее хриплый голос прозвучал так неожиданно. Наверное я до сих пор не мог осознать ее двуличие. Шайтаны не говорят, они лишь рычат и сипят. Она же казалась совершенно нормальным человеком. Необычным, конечно. Но недалеким от меня.

Я тяжело кивнул.

Прощальная улыбка Хека, которая в наш последний момент еще не была прощальной, предстала перед глазами, как если бы он стоял здесь сейчас.

– Мне очень жаль, – сказала она чуть громче.

А потом закашляла, нахмурилась. Я понял, что у нее сломана рука. Она чувствует боль.

– Видимо, и мы отобрали у тебя не мало, – ответил я.

И окинул взором разрушенный ангар – результат ее мести.

– «Иерихон» мог убить нас.

– А я думал, что он может нас спасти.

– Командир! Она атаковала базу! Она со своими бойцами истребили всех в Нойштадте! – крикнул Хатха.

– Ей нельзя верить, Амир! – добавил хрипящий Корвин, которого мы вытащили из заваленного Стража. – Триггер всегда предупреждал об опасности с ее стороны!

Мне кажется, я никогда по-настоящему не был товарищем своим солдатам. Мы слишком разные. Они пугливы. Я безрассуден. И все же мой приказ был для них отныне единственным верным.

– Здравствуй, Корвин, – тихо произнесла она.

Поприветствовала так устало, как изнуренная мать – взбалмошного сына.

Корвин в ответ наставил на нее дуло автомата.

– Отставить огонь, Корвин! – я повторил приказ.

– Да пошел ты! Ты мне никто!

– Он твой командир! – заступился Джамаль.

– Никто из вас мне не начальник! Я всегда служил и буду служить Желяве!

– Желява давно сдохла, придурок! Все, что осталось от ее Генералитета… ну… это … в общем, она его съела! – ответил блондин с иероглифом на лбу, указывая пальцем на ту, что они звали Тесс.

– Опусти, автомат, солдат! – теперь уже крикнул другой солдат.

– Видишь, Амир? Видишь? Об этом Триггер и предупреждал! Этим она опасна! Она вводит вас в заблуждение. Не всех сразу! Постепенно! Обрабатывает мозги, натравливает вас одного на другого, а потом сталкивает лбами, как сегодня! Тебе было мало жертв?

– Эти жертвы – результат страха твоего Полковника, не желающего признавать свою отсталость! – огрызнулась Тесс. – Он хотел убить нас! Всех до единого! А чем мы хуже него?

– Тем, что заражены!

Кричащая правда Корвина вознеслась к потолку ангара, отразилась от поверхностей стен, размножилась эхом через груды валунов. Она призывала устрашиться, но почему-то прозвучала неубедительно.

– Вирус в твоей крови… ты опасна для нас? – спросил я.

Она ответила не сразу.

– Да. Моя кровь опасна для тебя.

– Но ты не хочешь меня убить. Почему?

– Потому что это мой выбор.

Ее ответ резанул мою вселенную. Такой четкий и понятный, но в то же время неожиданный.

А потом она приблизилась ко мне настолько, что я почуял ее смрадное дыхание изо рта, в котором умер Полковник.

– Мы сами выбираем свое будущее, Амир. И я устала от бессмысленных смертей. Может, ты тоже?

Очень. Очень устал.

– Давай перестанем воевать и уже начнем выживать. Вместе.

Она протянула руку, покрытую все той же корочкой засохшей крови. Я представил, как всего час назад она вспарывала этими руками человеческие тела, и скорее всего под ногтями у нее остались частички органов, сухожилий, плоти…

Я собирался пожать эту кровавую руку, всем своим видом подтверждающую, что это – рука дьявола, и ничего хорошего от нее не жди. Но опять. Почему-то во мне не было страха, не скреблось ожидание подвоха. Я видел в ее жесте искренность, бессилие, граничащее с отчаянием. Но в то же время едва уловимый, но ощутимый внутренний стержень веры в собственную правоту, в собственные силы.

Она знала, что победит.

И отправиться в будущее с человеком, уверенным в том, что она делает, уже было не страшно.

Я протянул руку в ответ, крепкое рукопожатие обозначило новую веху в истории человечества.

26 февраля 2121 года. 08:00

Тесса

Я проснулась за полчаса до звонка будильника. Удивительно, как прочно в меня въелись привычки юности. На Желяве звонок подъема доводил до инфаркта своей громкостью и внезапностью, а потому очень быстро организм сам настраивал свои биологические часы так, чтобы проснуться раньше истошного вопля. Прошло уже полвека, а я до сих пор не потеряла эту привычку.

Я медленно села в кровати, лениво потянулась, а потом измученно поплелась в ванную. Сегодня отражение зеркала мне приятно. Я больше не ношу шрамы от ожогов на лице, лысина исчезла, я обзавелась красивой длинной шевелюрой светлых волос, и весь мой внешний вид пышет здоровьем и энергией.

Но меня не покидает мысль о том, что настолько, насколько вирус излечил меня снаружи, настолько же изуродовал внутри.

Праздничное настроение ежегодной знаменательной даты меня не трогало. Как в принципе и всегда. Завтрашняя дата полна противоречий, не думаю, что смогу их разрешить в скором времени. И пусть всё вокруг украшено разноцветной мишурой и плакатами, пусть разливают шампанское и поют хвалебные песни, пусть организовывают торжественные парады и играют гимны, солдаты и ветераны, бывшие свидетелями той последней битвы, всегда будут скорбеть в этот день.

Когда-то давно в Хрониках я нашла любопытные записи одного парня, который обижался на своего деда из-за того, что тот не желал рассказывать ему о своем участии во Второй Мировой Войне. Для юнца то были любопытные детали истории: продвижение войск, разворачивание фронтов, военные операции и жизнь в тылу. Для деда же, который его обидел своим молчанием, то была жизнь, наполненная болью и смертями. Он не хотел возвращаться туда даже в воспоминаниях.

Ежегодный парад, как всегда, пройдет в центре Нойштадта. Жители будут чествовать своих отцов и дедов, матерей и бабушек, отстоявших свой дом, генералы и командиры толкнут благодарственные речи сквозь слезы, пройдет торжественное награждение выдающихся работников отраслей. Весь день будут транслировать документальные фильмы, собранные из видеозаписей с костюмов, танков, Стражей из самой гущи сражения. Будут демонстрировать и фильмы послевоенного времени о том, как мы восстанавливали свой дом, возвращали свою жизнь к норме.

И ко всем празднующим, поющим, распивающим ни один из участвующих в том сражении не сможет присоединиться. Наш праздник будет простым: мы будем скорбеть. После обязательной торжественной части каждый из нас запрется в своей норе и умолкнет до утра. Наша минута молчания длится вот столько. И на утро всегда кажется, что ее было недостаточно.

Мы слишком много потеряли, чтобы увидеть в этом дне праздник освобождения. Ни один ветеран войны никогда не увидит в этом дне радость. Только боль. Глубокую непобедимую боль. Она утихает время от времени, заглушенная нуждой сегодняшнего дня, обязанностями, интересами, но никогда не исчезает по-настоящему.