Денис Шабалов - Человек из Преисподней: Часть 1. ДОМ

– Сергей! Сергей!..

Обернулся – сзади Петр Иванович догоняет, машет рукой.

– Подожди!..

И таким странным был взгляд подбегающего Наставника, так тревожно и жалостливо смотрел он на своего воспитанника – у Сереги сердце оборвалось. Замерло, на краю пропасти балансируя…

– Сергей… Быстрее давай… Мама у тебя…

…Стукнуло с перебоем – и ухнуло вниз, в черноту. Внизу живота вспухла, прошлась по телу и ударила в затылок горячая волна страха и мерзкой отвратительной беспомощности… День, такой радостный и беззаботный, в одно мгновение посерел. Чувствуя, как пересохло горло, Серега сглотнул – и вытолкнул наружу непослушным языком:

– Что?.. Где?!!

– В Госпитале. Пятая палата. Да бегом давай!

Весь остаток дня и ночь он провел у постели матери. Ее положили в одиночке, Серега никому не мешал, и ему разрешили остаться на ночь. Постелили на кушетке, напротив кровати, где лежала бледная, с оттенком синевы, мама – и он, то просыпаясь, то вновь проваливаясь в сон, пролежал так до самого утра. Это была никакая не болезнь – не инфаркт и не инсульт, ничего скоропостижного. Лечащий доктор, Василий Павлович, заверил его, что организм полностью здоров, хоть и сильно истощен. Все было гораздо проще и одновременно сложнее – она просто отказывалась жить.

Заступила она рано утром, с побудкой. Как обычно. Так как персонал в этот день отсутствовал – праздник, – никто и не мог в точности сказать, когда случилась беда. Обнаружили ее больные. Вышли на предобеденную прогулку – а дежурный врач на посту в кресле без чувств. Позвонили оперативному дежурному, тот оповестил руководство и вызвал Наставника Пашкова. А уж Петр Иванович, едва узнал – сразу помчался за Серегой.

– Давно уж к этому шло, Сергей, – потирая переносицу, на которой отпечатался след от очков, сказал Василий Павлович. Весь день он то и дело наведывался в палату и пришел снова перед самым окончанием рабочего дня. Добавил лекарства в капельницу, поправил проводки, уходящие под одеяло. Присел рядом на кушетку… – Говорит: после исчезновения Второй экспедиции жить мне больше не для чего. Ругали мы ее, конечно – сын, говорим, у тебя! Как ты можешь?.. А она: Сережка в Академии учится, на правильную дорогу встал, теперь не собьётся. Дом поможет. А я без Данила не хочу больше… Такие дела, дружок.

Серега молча кивнул. В душе тонкой струной на одной ноте звенела унылая беспомощная безнадежность. Он и сам все видел и понимал. Но что он мог? Уйти из Академии, чтоб быть рядом?.. Об этом даже разговор не стоял. Отец завещал добиться, да мама и сама не позволила бы. К тому же, дома он бывал каждое увольнение, всегда ее навещал. Что еще он мог сделать?..

Утром, за час до общей побудки, пришли Петр Иванович и Гришка с Ильей. Они не лезли с утешениями – просто сели рядом и просидели так добрых полчаса. Они словно давали понять, что они – здесь, никуда не делись, а только отступили на некоторое время в тень. Но по-прежнему с ним, готовые поддержать, подставить руку или плечо. И Серега, который и нуждался сейчас в такой молчаливой поддержке, был очень благодарен.

Мать пришла в себя в середине дня. Вдруг вздрогнула, открыла глаза, слабо заворочалась, пытаясь повернуть голову – и Серега, сорвавшись с кушетки, вмиг оказался рядом.

– Мама!

Она посмотрела на него и слабо улыбнулась.

– Сережка… здравствуй, медвежонок… Ты уж извини меня… видишь, как оно получилось…

– Да что ты, мам! Ты лежи, отдыхай! – торопливо заговорил Серега. В груди вперемешку с бешеной радостью, что она все же очнулась, теснился и страх – а вдруг и правда все решила для себя и уже не переубедить… – Ты выздоравливай! Сил набирайся! Я здесь буду, у Наставника отпрошусь! А скоро вообще на каникулы распускают! Поправишься!

Но мама лишь горько усмехнулась и снова закрыла глаза.

Следующая неделя слилась для него в одно серое пятно. Днем он учился, потом бежал в Госпиталь. Он приходил каждый вечер – Петр Иванович выгонял из казармы едва лишь заканчивались занятия – но мама слабо реагировала на эти посещения. Тихонько улыбалась спокойной и какой-то отсутствующей улыбкой, накрывала его руку своей сухой узкой ладошкой – и не отпускала до самого отбоя. Она словно хотела наверстать все то время, пока жила одна.

Она больше не говорила ни слова, а на все просьбы и уговоры лишь иногда покачивала головой. Если он молчал – неподвижно лежала и она, глядя в потолок с блуждающей на губах улыбкой. Она словно радовалась, что неизвестности и мучению ожиданием приходит конец. Сергей знал, что мама часто плакала после того, как пропал отец – но за всю эту последнюю неделю ни проронила ни единой слезинки.

Он помнил, как плакала и убивалась она, когда уходил отец. Даже когда бывал дома в увольнительные – по вечерам не раз заставал ее в слезах. Конечно, тревожились все, и особенно родственники ушедших – но вряд ли кто тосковал, как мама. Люди были полны надежд, что экспедиция будет успешной, принесет свои плоды, вернется, выполнив задачу. В это верили все… но не мама. Она словно знала , что больше никогда уже не увидит отца. Может быть, подсказывало сердце – а скорее, все объяснялось куда проще: любила его больше жизни. Может, и банально звучали эти избитые слова – но сама суть была верной. Они всегда были вместе. Даже на Периметре во время накатов – он на позиции, а она где-то тут, рядом, на этом же участке стены, помогая с ранеными. И все время под разными предлогами забегала проведать мужа. И каким же мужеством нужно было обладать ей, хрупкой женщине, чтоб, испытывая такие чувства, отпустить своего любимого мужчину… об этом оставалось только догадываться.

Сергей знал, что ее навещают днем – и коллеги, и друзья, и начальство, и, конечно же, тетя Оля, лучшая подруга. Дежурная медсестра шепнула, что теть Оля даже ругалась на нее – но ко всем увещеваниям мама оставалась безучастной. Она не съела ни единой ложки больничного пайка, заботливо приносимого сиделками, не тронула и домашнее, что таскала каждый день тетя Оля – и лишь система пока поддерживала ее жизнь. Она все решила для себя и больше не хотела напрасно тревожить окружающих.

В последний вечер она особенно ослабла. За эту неделю она сильно высохла – не помогала уже и система: организм, подчиняясь разуму, гасил одну за другой жизненные функции, подталкивая тело к бездонной пропасти. В палате стояла мертвая тишина – и потому, когда она повернула голову, Серега, прикорнувший калачиком на кушетке, тут же услышал. Сорвавшись, он подскочил к ней:

– Мам?..

Она поглядела на него – удивленно, будто только что увидела сына по-настоящему.

– Какой ты стал у меня… совсем взрослый…

И Серега как-то сразу все понял. Мама хотела проститься.