Константин Соловьев - Раубриттер. Animo

Отец презирал всякие разговоры о деньгах. Рыцарь старой закалки, из числа тех, что когда-то завоевали империи франков почет и славу, устилая ее собственными костьми от Аахена до Вены, по части металлов он всегда предпочитал сталь и свинец серебру и золоту. Майордом поморщился, но не отступился. Единственный из придворных сановников осмеливающийся спорить с отцом, он тоже по-своему был бесстрашен, хоть и не на рыцарский манер.

— Во имя семи христианских добродетелей, ваше сиятельство, я вынужден просить вас о снисхождении, — кротко заметил он, сложив на груди не знавшие оружия руки, — Не к себе, но к маркграфской казне. Торговое сальдо складывается совершенно катастрофическим образом, поступления с земель мелеют, а расходы на содержание ваших рыцарей с каждым годом только растут. Приобретение нового доспеха, да еще высшего класса, может причинить Турину больше ущерба, чем вторжение полнокровной лангобардской армады.

— Вы хотите сказать, что я плохо слежу за вверенными мне императором землями?

— О нет, я отнюдь не это имел в виду, ваше сиятельство.

— А мне кажется, именно это. Вы сомневаетесь в том, что я не способен выплатить свои долги? Что слово рыцаря не является достаточным гарантом моей чести?

Отец побледнел еще больше, лицо его сделалось похожим на металлическое забрало, раскаленное чудовищным жаром. Несчастный майордом и сам побелел лицом, только сейчас сообразив, что своими замечаниями не просто разбередил старые раны маркграфа, но и поставил под сомнение его рыцарскую честь. Крайне опрометчивый поступок даже для людей из числа его приближенных, расплата за который могла быть мгновенной и страшной вне зависимости от титула и положения обидчика.

Со стороны майордома было крайне легкомысленно отпускать подобное замечание. Он прослужил при отце много лет и отлично знал, что слава, ходившая о нем при императорском дворе, была отнюдь не преувеличенной. Таких, как он, в Аахене за глаза пренебрежительно именовали «вильдграфами», дикими графами. Но вместе с тем и опасались, хорошо зная идущую по их следам славу. Страшную славу, купленную отнюдь не золотом имперской чеканки.

Происходившие из старинных родов рыцарей-рубак, «вильдграфы» на протяжении многих поколений увлажняли своей кровью неплодородные земли восточных окраин империи, но, заслужив титул и обретя наследственные владения, не в полной мере переняли традиции и привычки имперской аристократии. Все еще ощущающие себя в душе более рыцарями, чем ленными владетелями и прямыми вассалами императора, отделенные тысячами лиг от императорской столицы, привыкшие более заботиться о своем доспехе, чем о своих обретенных подданных, они куда больше внимания уделяли впитанным с кровью рыцарским заповедям и обычаям, игнорируя многие новомодные традиции и искусства.

Отец, даже дожив до преклонного пятидесятилетнего возраста, так и не выучился читать. «Мое палаццо битком набито людьми, которые на слух не отличат тяжелого миномета от мортиры, — жаловался он, — Зато поднаторевшими в науке разбирать чернильные кляксы. Вот пусть и занимаются этим!». Он был совершенно несведущ ни в астрономии, ни в химии, откровенно презирал естественные науки, а если в чем-то и разбирался по части искусств, то разве что в застольных песнях самого непристойного и соленого характера.

Не имея почти никакого представления об арифметике, он, тем не менее, с легкостью вычислял погрешности при стрельбе и запас хода по пересеченной местности, легко сажал в лужу лучших придворных картографов, когда дело касалось его родовых земель, а в искусстве логистики понимал больше, чем многие записные мудрецы.

Истинный «вильдграф», человек, отдавший жизнь служению рыцарским идеалам, он легко прощал своим сановникам многие грехи, но стоило тем поставить под сомнение его честь, как это зачастую приводило к самым трагическим последствиям.

Скорее всего, на малой ристальной площади разыгралась бы какая-то безобразная сцена, очень уж отчетливо напряглись отцовские телохранители, молчаливые наемники-квады. Однако впавшего в прострацию незадачливого майордома спас кстати вынырнувший из-под земли Магнебод.

Порядком покачивающийся из-за выпитого с утра вина, среди выставленных напоказ доспехов он чувствовал себя не в пример свободнее, чем на маркграфских приемах. Он уже успел вступить в ожесточенный спор с венецианскими торговцами, высмеять их товар и доказать как дважды два, что динамо-реактивные пушки их хваленых доспехов не идут ни в какое сравнение с главным калибром его «Багряного Скитальца», оттого пребывал в добром расположении духа.

Ему хватило одной минуты, чтобы вникнуть в суть спора, после чего он бесцеремонно тронул маркграфа за плечо — жест, который мог стоить ему выжженной в черепе дыры при менее счастливых обстоятельствах. К счастью, наемники-квады из отцовской охраны не зря получали по гроссу за каждый день своей службы — выдержка у них была безупречной.

— Мессир… — Магнебод прочистил глотку звучным плевком, — Эта старая чернильница не отличит барбюта от салада[9], но в главном-то он, пожалуй, прав. Если уж Туринская казна трещит от золота, лучше прикажите инкрустировать ночной горшок Гримберта изумрудами, это и то будет более выгодным вложением, как по мне.

Любой другой сеньор за подобную дерзость лишил бы старика-рыцаря своего расположения, а то и вовсе отослал с глаз долой, в заросший паутиной родовой курятник. Однако отец сдержался. В юности они с бароном Магнебодом не раз бились на восточных рубежах бок-о-бок, защищая империю от лангобардских полчищ, может потому Магнебоду прощалось многое из того, чего не могли позволить себе даже придворные особы.

— Что ты имеешь в виду?

— Эта золоченая жестянка, — Магнебод бесцеремонно ткнул скрюченным мозолистым пальцем в сторону «Пламенеющего Долга», — Она сама по себе стоит больше, чем иные графства. С мельницами, рыбными прудами, крепостями, шахтами, лесами и прочей дрянью. Такая покупка, пожалуй, пробьет в туринской казне дыру не меньше, чем двадцатидюймовый снаряд осадной мортиры. Представить только, сколько золота вытечет из нее через эту дыру за следующие годы…

— Мой сын получит доспех, — отчеканил маркграф, все еще сверля майордома взглядом, — Это была его просьба и я собираюсь выполнить ее даже если Господу будет угодно наслать на Турин генетически измененную саранчу размером с корову.

Магнебод поморщился.

— Не слишком ли он молод для доспеха?

— Гримберту десять, — отец едва заметно склонил голову, точно маркграфская корона, украшавшая ее, потяжелела на несколько ливров, — В этом возрасте уже пора забывать про игрушки и привыкать к доспеху, верно?