Виктор Аркин - Выкормыши. Том первый

Фашист печёнкой чуял, где под землёй покоятся кости, завёрнутые в истлевшие лохмотья серо-зелёной формы. Время от времени он вывозил самых расторопных из лесорубной бригады на места сражений последней войны и говорил: «Копать отсюда и до обеда». А после обеда следовал приказ: «Копать отсюда и до ночи!»

Копнина была адским трудом, но нравилась Сорогу больше, чем однообразное разделывание стволов фанкряжа и чёрной ольхи. Тем более что про каждую находку Фашист рассказывал долго и со вкусом, да и платил за найденное сразу и не скупясь.

А ещё Фашист не любил воров и лентяев. Все знали – любой приглянувшийся артефакт можно было просто попросить. Прятать в карман по тихой было бессмысленно – за это с копнины вылетали навсегда. За лень и нерасторопность же ожидали нескончаемые скабрезности типа: «А, руки в мозолях? Так дрочить веселей будет!»

Бригадир поздоровался с Фашистом и пересел в япономобиль. «Паджеро» умчался, раскидывая комья грязи, трактор был оставлен на попечение лесорубов.

До конца смены оставалось прилично времени, а со стороны сторожки, прятавшейся за лесом в паре километров, уже повеяло дымом костра. Вскоре запах копчёных карасей и царской ухи заставил кишки свернуться узлом. К концу смены послышались песни, и гнилая «восьмёрка» бригадира укатила в деревню Какино за спиртом…

– Всё мало им, – подытожил Олмер.

– Так Фашист же банный ковш водки на спор выпивает и со ста метров из «Мосинки» в банку шпрот попадает. Конечно, мало! – согласился Сорог.

– Ну, это если банка большая! – хмыкнул знаток немецкого.

– Ага, с ведро размером! – с ухмылкой подытожил Ачи.

Дразнящие ароматы отдыха взрослых стали ещё б о льшим издевательством, когда, как назло, гружёный трактор завяз. Вместо похода за ухой пришлось на троих разгрузить прицеп, пару раз привязать к задним колёсам брёвна. Когда же усталый с рождения «Белорус» выскочил на крепкое, оставалось всего ничего – по новой погрузить сырьё для забугорной вагонки в ржавый скрипучий прицеп.

Это лет через двадцать, в эпоху менеджеров, кто-то спросил бы о сверхурочных. Тогда же платили только за брёвна, доставленные на пилораму. А уж сколько раз их приходилось грузить-разгружать, приёмщиков волновало мало.

Подгоняемые собственным матом и голодом, молодые рвали жилы. В итоге, когда трактор с Ачи за рулём скрылся за поворотом большака, сил, казалось, не осталось совсем. Апрельское солнце скрылось за лесом, и о том, чтобы ехать спать в город, уже не было и речи.

Сорог и Олмер поспешили к сторожке. Ими двигало побеждающее усталость желание успеть на остатки ухи и застать Фашиста трезвым. Послушать его истории у костра дорогого стоило.

Тот, кто построил сторожку, имел странные виды на жизнь… Во-первых, сооружена эта не то баня, не то крепость была из огромных, в полтора обхвата толщиной, осиновых камлей; во-вторых, выход из неё вёл в непроходимое болото, а из окна была видна плотина, которая уже больше века делала из второй половины болота стогектарный пруд для разведения карпов.

Круглый год в паре метров от сторожки из бетонного ануса насыпи метровой струей лилась вода. Сейчас она красиво переливалась в свете костра. Опустив ноги в ревущие струи, на краю бетонной окантовки шлюза сидела слегка задумчивая голая девушка.

– Блядь какинская. Значит, не только за спиртом бригадир ездил! – хмыкнул Олмер.

– Так это ж Ленка! – удивился Сорог. – Она ж беременная была от Неандера!

– Во. И точно, она. Не в курсе что ли? Ребёнка в роддоме бросила. Профессия дороже!

– Ёпт…

– Ага. Может, вдуем? Пока оплачено.

– Дурак? Сматывать потом с дудки устанешь! Да и у костра, видишь, Чеушеску сидит? Скажет бригадиру или Фашисту – так отмудохают, до кровавых соплей, а ещё и всю ночь ей оплатишь. А, может, и вообще с работы попрут. Говорят, наш главный уже с месяц как только её сюда и возит!

Не спеша подошли к огню. Помимо круглого (буквально шарообразного) мужичка, жарящего на огне сало и увлечённо таращегося в темноту, у шлюза в освещенном круге наблюдались: наполовину опорожнённый пятивёдерный котёл ухи, несколько недоеденных карасей в коптильне, полканистры спирта и ящик полторашек «Жигуля».

Мужичок помахал лесорубам, приглашая присоединиться к пиршеству. Сорог уже тогда плохо помнил, как на самом деле звали Чеушеску – одного из лучших друзей Фашиста. Да и кличку б забыл, когда б не вечная шутка: «Чеушеску, обоссы занавеску!»

– Пиво будете, пацаны?

– Не, если трактор утром не приедет – за руль завтра.

– Ссыкуны. Может, сижку? «Парламент»!

– Это можно! – согласился Олмер.

Сорог отказался. Вид закопчённого карася вызвал больший энтузиазм.

Расправившись с весьма костлявый рыбиной и тарелкой ухи, уже начинающей превращаться в студень, он уточнил:

– А эти где?

– Так в бане. Девок любят.

– А голая чего одна сидит?

– Так там, кроме неё, у них ещё по одной. Из-за этой так заспорили, чуть не до драки! В итоге решили, кто с теми последний управится – тому и эта… Спор у них. Значит, не скоро выйдут.

– Замёрзнет же!

– Так у блядей работа такая, – съязвил Чеушеску.

– У нас тоже работа, только мёрзнуть никто не любит…

С этими словами лесоруб прошёлся до бригадирской «восьмёрки», вернулся с плащ-палаткой, сплошь усеянной чешуйками недавно пойманной рыбы, отлил из канистры пластиковый стакан спирта и двинулся в сторону шлюза.

К тому времени уже совсем стемнело, и, что происходило вне круга света, разглядеть было невозможно. Вернулся благодетель минут через пять. Раскрасневшийся и смущённый.

– Скорострел! – всхрапнул толстый любитель сала и «Парламента» и закурил новую сигарету.

Олмер заржал в голос.

Сорог распахнул веки и уставился в светло-серое небо. Странный полусон-полубред, состоящий из искажённых воспоминаний, ещё стоял перед глазами.

Светало. Стало быть, он провалялся в отключке рядом с Плотвой всю ночь. Винтовку он по-прежнему прижимал ладонью к соляному песку.

Мотоциклист попробовал пошевелиться и тут же взвыл от боли. Лучше ноге явно не стало.

Кроме того, нехорошие мысли вызывала боль в правом плече.

Подтащив винтовку поближе и используя её в качестве костыля, кое-как поднялся и похромал к мотоциклу. При свете дня выяснилось, что повреждения от пули и падения не такие уж и серьёзные. Обтекателя фактически не осталось, но все приборы были целы. Помятый об соль глушитель и несколько царапин на бензобаке, оставленные при спешном изъятии себя из-под байка, – так и вовсе мелочь, не стоящая внимания. Даже старенькие пластиковые кофры уцелели, разве что левый немного сместился из-за погнутого кронштейна.