Владислав Морозов - Охота в атомном аду

– Потому что стрельба и даже взрывы на американском военном объекте вызовут какие-то подозрения и ответную реакцию у местных властей далеко не сразу. Как я уже успела понять, армия США, как обычно, не очень-то доверяет военным и гражданским властям Западной Германии, и те отвечают ей взаимностью. Пока сами американцы не поднимут тревогу, немецкие чиновники будут думать о чём угодно, только не про нападение на стартовые столы с ракетами. Скорее – про аварию при заправке либо учебном пуске, или какие-нибудь учения. А отключение связи даст нам некоторую фору по времени. Да и запомнить наши личные приметы в подобной суматохе будет куда сложнее…

– Хорошо. Согласен с тобой. Тогда какие наши дальнейшие действия?

– Разумнее всего будет переместиться ближе к ним.

– Ну так поехали. Веди же Фрунзе нас, веди Будённый…

Вряд ли моя неизносимая напарница знала, что когда-то вообще существовали эти два рабоче-крестьянских военачальника. И прежде чем я успел сказать что-то ещё, она быстро, словно на медосмотре, разделась до белья (оставшись в трусиках, лифчике и короткой, шёлковой нижней рубашечке), а затем столь же стремительно «сменила масть». На сей раз Кэтрин переоделась в шерстяной костюмчик из юбки и жакетика табачного цвета, дополненный серой блузочкой, коричневыми лаковыми «лодочками» и сумочкой в тон туфлям. Модная же, однако, зараза… При этом переодевалась она, не особо обращая внимания на меня, будто я был не человек, а еврейский дубовый шкаф, от слова «мёбель», или меня вовсе не было в номере. Завершили процесс её перевоплощения лёгкое изменение причёски путём сбора и закалывания волос на затылке и обновление макияжа на лице. Потом снятая ей одежда и обувь, а также все шмотки из шкафа быстро перекочевали в чемодан. Не тот, в котором были предметы моего гардероба, а второй, побольше, которой она до этого не светила.

– Пока не сядем в машину – молчите, – сказала Кэтрин, протянув мне паспорт. Паспорт в красно-коричневой обложке с отпечатанной золотом эмблемой – щиток с прямым крестом по типу шведского или финского флага, вписанный в круг, образованный венком из лавровых листьев. Судя по надписям, на какой-то совершенно невообразимой, но смутно знакомой мове (под эмблемой были буквы «АIВАТРIО», а повыше – что-то вроде «BAZIAION THE ЕЛЛАДОЕ») на обложке, был греческий. И точно, открыв паспорт, я увидел там свою фотографию и с удивлением узнал, что отныне я (вопрос – надолго ли?) действительно греческий подданный, «emporos» (то есть, на сколько я понимаю в языке не очень древних эллинов, «торговец») из города Калабака (где это в Греции такое, интересно знать?), согласно штампу в паспорте въехавший на территорию ФРГ шесть дней назад. И звали меня теперь Адрастос Вазилайос Дайонизодрос. Попытавшись повторить это имя про себя и не сумев это сделать, я мысленно сказал в адрес работодателей матерное. Блин, почему именно грек? На кой хрен здесь эти сертаки, оливы и кипарисы? Да, допустим, там всё есть и это «колыбель мировой цивилизации» (один мой знакомый, сильно поддающий филолог, утверждает, что, когда маленьким детям говорят «не трогай, фу, кака!» имеется в виду вовсе не банальное говно, а нечто возвышенное, да ещё и пришедшее к нам непосредственно из глубины веков, поскольку, по-древнегречески, «какос» означает «плохой»), но я-то здесь при чём? Хотя, по идее, те, кто послал меня сюда, должны лучше знать, что в данном случае лучше, а что хуже. Тем более что в нашем «арсенале» этот паспорт ну явно не единственный…

Убрав этот явно липовый, но выглядевший вполне солидно, документ во внутренний карман пиджака (кстати, никаких денег мне выдано не было), я натянул плащ, помог напарнице надеть лёгкое, изящное пальтишко песочно-жёлтого цвета, взял в руки чемоданы, и мы двинулись вниз той же дорогой.

На выходе она быстро расплатилась с портье и отдала ему ключи от номера. В их разговоре прозвучало слово «handelspartner», т. е. «деловой партнёр». Типа вот, встретились, а теперь поехали на дальнейшие, сугубо конфиденциальные переговоры, надо полагать, в отель, где кровать в номере пошире… Ну-ну. Или в шестидесятые бизнес подобными методами не делали? Пока она рассчитывалась, я успел рассмотреть на обложке одного из лежавших на столике глянцевых журналов цветной портрет какого-то мужественного парняги в белом свитере с подписью: «Bruce Leslie McLaren 1962». Неужели тот самый, один из отцов-основателей «Формулы-1»? Очень похоже на то, ведь команда МакЛарен именно тогда начала занимать призовые места на этих гонках. Пока я об этом размышлял, последовал обмен дежурными «битте шён» и «данке шён», и мы с напарницей вышли на улицу с полным ощущением того, что сюда мы больше не вернёмся.

Загрузив чемоданы в непривычно расположенный спереди багажник «Фольксвагена», мы сели в машину и наконец тронулись с места.

– И куда мы теперь? – спросил я, пока Кэтрин петляла по улочкам городка в обратном направлении.

Оказывается, всё было продумано, поскольку она заранее арендовала, сроком на месяц, загородный домишко, километрах в семи от интересующего нас пансионата, рядом с деревней с характерным названием Вальдгейст. Если я все верно помню, в переводе с их перечно-колбасного на язык родных осин, «Waldgeist» означает «Горная тишина». Романтики, блин.

Ну, положим, когда мы добрались, оказалось, что горы и лес, а равно и какие-то строения находятся достаточно далеко от данного места нашей «временной дислокации», хотя вокруг довольно густо росли сосны и ели. В таком месте можно искренне думать, что ты в лесу, хотя это и не так – к дому вела уж слишком хорошая дорога.

А в остальном, когда Кэтрин припарковалась в этом «тупичке» (асфальт отсюда никуда дальше не вёл, чтобы продолжить путь, надо было вернуться на тянувшееся километрах в трёх шоссе), оказалось, что это обычный одноэтажный дом под черепичной крышей, выполненный в местном сельском, или, если хотите, бюргерском стиле. И, похоже, это, без вариантов, был «дом свиданий» (никаких сараев и надворных построек, а нужник, хоть и откровенно сельского типа, был всё-таки пристроен к дому с тыльной стороны) для каких-нибудь состоятельных похотливцев, которые желали подобным образом отдохнуть в полном уединении от городского шума. Действительно, а чем ещё заниматься в таком месте, кроме, культурно выражаясь, «интимной близости»? Телефона в доме не было. Допустим, поскольку строение стояло на пригорке, зимой здесь можно кататься на лыжах, но сейчас – увы.

Хозяев и людей вообще в доме тоже не было. Судя по тому, что дверь напарница отперла извлечённым из сумочки ключом, никакой, даже минимальной, прислуги здешний ненавязчивый сервис действительно не предусматривал. Внутри всё оказалось вполне себе уютно. Не слишком богато, но чистенько. Собственно комнат было три. Спальня, против ожидания, с двумя койками (постельное бельё свежайшее), гостиная (она же столовая) плюс небольшая кухня. Всё аккуратно, на германский манер. На стенах акварельные пейзажики в рамочках, на полках в столовой и на кухне – тарелки из явно не самого дешёвого фарфора, с рисуночками и какими-то надписями. Я подобную посуду помню по сервизам, которые в позднесоветские годы везли в Союз из канувшей в Лету ГДР. Хотя эти тарелочки смотрелись куда более солидно. Несколько выламывалось из общей картины только электричество – плитка на кухне и освещение. Хотя для сугубых романтиков стеариновые свечки в заделанных явно под старину канделябрах в доме тоже имелись. А вот ванны или душа не было – только кран на кухне.