Игорь Сафиуллин - 90 последних лет

Сначала Риф почувствовал прохладную нежность рук на своем лице и мокрые от слез губы, осыпающие его поцелуями. Сознание медленно возвращалось, рука и живот горели как в аду, а язык прилип к пересохшей гортани. Веки задрожали, сил хватило только чтобы чуть приоткрыть глаза и увидеть лицо Мии в грязных дорожках от слез, обрамленное копной светлых растрепанных волос. Риф хотел сказать, чтобы она не плакала, но из груди вырвался только сдавленный хрип. Девушка радостно вскрикнула и поднесла к его губам фляжку с водой.

– Пей, родной, пей! Боже, как я испугалась, так много крови, я думала, ты умер! Я даже не знала, что у человека бывает столько крови! – Пережитый шок вылился в бессвязный поток слов, нежностей и девичьей суеты вокруг раненого.

Кто-то подложил под спину мешок с бинтами, и Риф смог наконец сесть, пораженно уставившись на сраженного противника. Убитый им исполинский волк лежал рядом. Без сомнения – это была главная самка. Искаженная предсмертным оскалом морда вся в старых шрамах, шея в крови. По всей видимости, именно ее смерть была последней каплей, заставившей волков отступить. Урон, нанесенный стае, был воистину ужасающим: в распадке валялись бездыханными не менее ста двадцати хищников, их вечный поиск еды и борьба за выживание окончились сегодня, только около пятидесяти волков сумели пережить этот бой и скрыться в лесной чаще.

Остальные члены отряда тоже постепенно приходили в себя, рассматривали поле битвы, помогали друг другу перевязать раны, поили водой. Риф слабым голосом окликнул парня, бинтующего порванную ладонь: он выглядел менее потрясенным, чем остальные.

– Эй, Серафим, подойди на минутку.

– Да, Риф, что такое? Выглядишь, как будто на тебя волк напал.

Риф слабо усмехнулся.

– Очень смешно. Я видел, как Кераль покинул отряд и бросился вглубь леса прямо в разгаре боя, и сейчас его не видно среди мертвых.

– Да, другие тоже видели, как он метнулся в сторону. – Серафим указал на заметный пролом в кустах неподалеку, отмеченный каплями крови на листьях.

– Послушай, Серафим, нам нужно узнать, что с ним. Прошу тебя, посмотри, может, ему нужна помощь, волки уже не вернутся.

Понимающе кивнув, Серафим поднялся и, пошатываясь, скрылся в кустах. Проследить путь Кераля оказалось нетрудно: старик в панике ломал кустарник и ветки деревьев, орошая все вокруг своей кровью. Пройдя несколько десятков метров парень замер, увидев место, где волки настигли беглеца: спасать было уже некого. Изжеванные, словно консервные банки, пластины металла, обрывки одежды, да огромное пятно крови, пропитавшей землю на пару метров вокруг, – вот и все, что осталось от Кераля. Пробормотав проклятия этому лесу, Серафим уже собрался уходить, как вдруг боковым зрением увидел слабое движение.

В полутьме между деревьями кипела какая-то серая грязь, матовая и не отражающая свет. Подойдя ближе, парень увидел, что эта грязь не что иное как гигантское количество трупных мотыльков, плотно облепивших похожее на оленя тело. Скорее из любопытства, чем из страха, Серафим ткнул в скопище насекомых палкой, и потревоженные трупоеды тут же взвились смерчем, облепляя руки, лицо и шею юноши. Ужасный запах разложения ударил в ноздри, кожа покрылась какой-то гадостью, обильно разносимой мерзкими насекомыми на своих серых крыльях и лапках. Серафим замахал руками, закрутился на месте, разгоняя насекомых, а накативший следом приступ рвоты немедленно заставил его согнуться пополам.

Наконец гадкие мотыльки рассеялись, но то, что они скрывали под собой до этого, заставило парня снова упасть на четвереньки и сосредоточится на том, чтобы не выблевать свои кишки. В трех метрах от него лежал полностью разложившийся труп какой-то твари, отдаленно напоминающей взрослого человека: остатки гнилой черной плоти почти не скрывали желтый череп с огромными провалами глазниц, жутким оскалом ублюдочного ротика, полного мелких острых зубов, и двумя мощными винтообразными рогами. Тело существа с непропорционально длинными руками и кривыми ногами было страшно изъедено насекомыми, между ребер петлями висели черные кишки, изливаясь столь же черной слизью. Шокированный парень отвернулся от ужасного зрелища и словно во сне поспешил обратно к отряду, всхлипывая и размазывая грязь по лицу.

Многочисленных жертв недавней битвы перенесли в одно место и уложили в ряд. Уже слышались сдавленные рыдания: люди, пережившие потрясение, не могли сдержать слез. Все сидели, в оцепенении глядя перед собой, лишь редкие всхлипы мужчин и причитания женщин нарушали лесную тишину. Неизвестно сколько времени так бы еще прошло если бы один из окровавленных мужчин, мрачно смотря на трупы, не произнес:

– Не тяготите души умерших своим плачем, отпустите горе, дайте ему улететь в небо. Лишние терзания только мешают им упокоиться… И начинайте копать могилы.

Руки крепко вбили грубо вытесанные кресты в серую лесную землю, а черные пасти глубоких могил скрыли в своих недрах истерзанные тела.

Похороны закончились глубокой ночью. При свете костров люди безмолвно оплакивали двенадцать мужчин и женщин, которые уже никогда не вернутся по темной лесной тропе обратно к своим домам. Черный лес навсегда стал их прибежищем, страшные деревья, получив обильную жертву, будто бы успокоились и застыли. Во тьме могил почва впитывала кровь и мясо павших, утоляя жажду корней черных исполинов, стоящих вокруг. Кто знает, быть может, призраки мертвых останутся здесь и незримыми стражами лесной тропы будут охранять близких им живых от новых хищников, ищущих свежей людской плоти.

Прошло уже десять дней после того, как поредевший отряд вернулся в деревню с победой. Стены внутри многих домов украсили волчьи шкуры, над кроватью Рифа и Мии тоже была прибита белая шкура волчицы, закрывавшая собой почти всю стену, а поверх нее на ремне висел смазанный и почищенный автомат, бывший в отсутствии боеприпасов просто украшением комнаты. Многие члены отряда все еще отходили от полученных ран, сам Риф три дня после возвращения провалялся в горячечном бреду пока молодое тело не побороло грязь, занесенную в рану. Мия с Ариком не отходили от него ни на минуту: девушка прикладывала мази из трав и меняла прохладные компрессы на лбу, а мальчишка без конца болтал о том, как он охранял деда и осторожно трогал ручками рваный полукруг отметин от волчьих зубов на отцовском плече и исполосованный когтями от ребер до паха живот.

Наиль в эти дни много времени проводил в поле, деревне, потерявшей столько жителей приходилось туго, работать было почти некому. За воротами в осенней мгле, теперь, надрываясь, тянули плуг в основном женщины, а простуженные дети, словно маленькие нахохлившиеся птицы, еле-еле ходили за ними по черной, размокшей земле полей и бросали зерна кукурузы в неглубокие борозды. Вернувшись на исходе десятого дня домой, он с трудом снял сапоги, облепленные грязью, и хромая прошел в кухню, где его ждал сын. Погрев руки у печи, старик сделал пару глотков воды из кувшина и вздохнув присел за стол, где уже сидел Риф, задумчиво смотрящий в затертое стекло окна с кружкой горячего отвара шалфея в руках. Он перевел взгляд на бессильно опущенные плечи старика, острыми углами, торчащие из-под ветхого серого свитера: