Александр Плетнёв - Углём и атомом

«Неужели все-таки закладывают свою обещанную бочку пороха? А думал, что начнут упрашивать, торговаться. Там, глядишь, время потянуть, и его действительно должны были бы разыскивать. Если, конечно, господа из “охранки” не в доле.

Неужели не блеф, и его сейчас реально подорвут? Тут, смотря какой заряд – и вполне, что одной контузией не обойдется. Да и клепаный корпус просто не выдержит и… “нас извлекут из под обломков”! Что делать, бля, что делать?»

Рука снова скользнула в потайной бардачок, нащупав два плоских магазина к пистолету и совершенно неожиданно какой-то кругляш. Баллончик!

«Откуда?!»

И сразу вспомнил – морпех ему всучил на той посиделке за бутылкой на полигоне.

«Точно! Я ж по пьяни захомячил его в тайничок и забыл».

Светошумовая граната легла в ладонь, нащупались кольцо и скоба. Другая рука массировала рукоятку пистолета. В голове зрело крайностью и импровизацией.

«А была, не была! Кажись, суки, не блефуют. Коль нужен был бы им живым, могли и всей каретой в тихое место умыкнуть, и там уж без спешки вскрыть, как консервную банку».

Зацепился за кольцо, еще раз проверил пистолет, вытерев о бархат сидений вспотевшую ладонь.

«Будет вам сюрприз и восемнадцать патронов в автоматическом режиме – пуля за пулей!»

Осторожно и тихо сдвинул засов, дернул колечко, выталкивая «гостинец» наружу. Зажмурился.

Бахнуло! С отсечкой по ушам… свет все ж пробился сквозь неплотно прикрытую шторку, чуть зарозовев тонкой кожей век.

«Суки, всех порешу!» – Пиная ногой дверь, выскакивая в отчаянной уверенности, приседая, сжимая пистолет двумя руками.

Фигуры чужаков с воплями корчились на земле в свете оброненных фонарей и пары смолящих факелов.

Сухие выстрелы, вспышки и дерганье ствола добавили ору, скулежа, предсмертного хрипа. Патронов не жалел.

«Главное… главное добить! Перебить всех, пока они в таком состоянии!»

Фигуры темные, неузнаваемые, как не людские, все происходит на вскипевшем адреналине, а потому никаких пресловутых рефлексий от убийства – просто жмешь, жмешь на курок, переводя ствол от одного к другому… кто еще шевелится. В горячке с первого раза шмаляя куда-то не туда: «Живучие, заразы!»

Сзади грохнуло выстрелом! Не попали! Не вжикнуло даже!

Упал, откатился за карету, слыша, как клацнул нервно передергиваемый затвор, шипение мата-ругательства и сиплой команды:

– Обходи его слева!

В голове пульсировала догадка: «Этот стоял за каретой, и светошумка его едва зацепила! Кому это он кричал? Там еще один?»

Взгляд стелился по земле под днищем. Увидел за спицами колес ноги – ноги пошли, пошли в обход…

Сменил магазин. Взвел – и прямо по этим безликим ногам, потом еще два выстрела в мешок свалившегося с воплями тела.

«Там еще один!» – Перекатился, затаившись, вглядываясь в серость ночи.

Тот, «еще один» оказался самым осторожным. Или продуманным, никак себя пока не проявляя.

«Ага! – С облегчением, увидев метнувшуюся прочь тень. – Самым трусливым».

Догонять не было сил. Вроде и не бегал, а дыхалка сбилась от постоянного стискивания зубов и задержки дыхания при пальбе.

«Да и возраст…»

Тот знал, куда убегать. Там в темноте, видимо, стояло лошадино-колесное средство передвижения. Пролетка или еще чего. Хлестанул кнут, со свистом и криком «но-о, пошла!» споро уцокало, затихло.

«Значит, дорога там».

Навалилась тишина. Полежал еще чутка, прислушиваясь, вычленяя звуки, кажущиеся с перепугу странными, среди которых понятны только мягко всхрапывающие лошади.

Запах гари, пороховой, от факелов, уносило легким ветерком, примешивая тинистый, речной, плеском недалекой заводи. Ночь прозрачная, звездная, но желтый глаз луны чуть в дымке дает мутноватый отсвет и шансы не споткнуться.

Осторожно… «ну его, от подранка чего вдруг еще прилетит…» встал на полусогнутых… еще раз, с оглядками прошелся, попинал трупы. Хладнокровно не пожалев пяток пуль для «контрольных». Взял один из фонарей. Осмотрел – кто в гражданском, кто в форме. От вида убитых подергивало спазмами. Дальше разглядывать было противно. Воняло.

«Ну и чьи это ребята? Неужели царь команду дал? Глупости! У него полно иных рычагов».

Обошел по большей окружности. Чуть в стороне лежали еще два трупа. Этих узнал – постоянно приставленные к нему жандармы.

Это уже не его работа – в эту сторону он не стрелял.

«Вот и думай, чья эта акция! Но хоть одно успокаивает – по всей логике царь тут все-таки не замешан. А если все сложней и проще? Сказал своим из охраны… да тому же Ширинкину, дескать, не желаю я этого господина Гладкова больше видеть! А те и исполнили со всем верноподданническим рвением?»

От этих мыслей накатила пустота безысходности.

«А если так, то зачем… ну, на фига тогда все?»

У задних колес с удивлением обнаружил заявленный бочонок, оказавшийся на самом деле ящиком. Внутри мешочки с порохом.

«А ведь мог и рвануть от шальной пули».

Только сейчас сообразил, что лошадей отвязали.

«Зачем? Хотя… может, кто пожалел животину, если уж собирались взрывать карету?»

Бедолаги лошадки после светошумки от испуга понесли. И умчали бы дальше, но одной не посчастливилось сломать ногу, упавшим грузом удержав всю упряжку.

Подошел, встречаясь с их поблескивающим шальным испугом глазами.

«Назад уже не впрячь. Не умею. И верховой езде так и ни разу не озаботился обучиться».

Раненая лошадь болезненно тонко хрипела. В кино обычно таких, чтоб не мучилась, достреливают, но рука не поднялась. Ну, вот совсем не поднялась.

«И как теперь отсюда выбираться? Куды, блин ехать-идти?»

Ко всему холоднуло, потянув ветерком.

«Короче!»

Вернулся к карете, вытащив верхнюю одежду, все ценное и важное. Взглянув на звезду-компас, уверенно двинул в сторону Петербурга.

Весь путь до Петропавловска-Камчатского эскадру гнал попутный ветер – прям закрывай глаза, представив: мачты скрип и рей, тугие паруса!

Но в данном случае и месте царствовала другая романтика – сталистое небо было ненастно, сея дождевыми шквалами, укрыв за почти нулевой видимостью, как и сам океан, так и вообще любые яркие краски.

Серые в немыслимых пятнах камуфляжа корабли как никогда вписывались в эту картину похмельного художника.

А шли ходко, тоннаж кораблей Рожественского вполне спокойно позволял им переносить приштормовое состояние. Пожалуй, только «американцу» – промысловику-браконьеру, плетущемуся в кильватере, с его утлыми тоннами водоизмещения и слабосильной паровой машиной приходилось несладко.