Евгений Красницкий - Отрок-4

«Будете резать, сэр? А не лучше ли выгнать, да еще так, чтобы оставался шанс вернуться? У парня явно было трудное детство: компрачикосы сущие дети, по сравнению с мотькиными воспитателями — те уродовали лицо, а эти психику. Впрочем, позвольте вам напомнить, есть же и еще один вариант: клин — клином, как говорится, хотя, стремно, блин… А кому теперь легко?»

— Резать, говоришь? Ну, что ж… — Мишка ухватил Матвея за волосы и отхватил кинжалом зажатую в пальцах прядь. — Ты же сам сказал, что я все понимаю…

Митька рванулся, а потом вдруг мешком обвис в руках Дмитрия и Николы и тоненько, как девчонка, заныл:

— И-и-и…

«Есть контакт! Именно этого он больше всего и боится — колдовского воздействия. Значит, этим его в детстве какая-то сволочь и ломала».

— Кузька, огня! — приказал Мишка. — Быстро!

Кузьма метнулся глазами к двери, видимо собрался куда-то сбегать, потом запустил руку в малый подсумок, извлек оттуда кресало и трут, замер, вопросительно уставившись на Мишку.

— Освободи поднос. — Мишка сунул руку в стоящий у стены короб и вытащил пачку берестяных листков, приготовленных для письма. — Зажигай! — Листки шлепнулись на деревянный поднос, с которого Кузька убрал кувшин из-под кваса.

— Михайла, не надо бы… — осторожно подал голос Илья.

Мишка не отреагировал и, перекрывая голосом чирканье кресала, начал нараспев:

— Волею сил меня породивших, правом ответа за всех, подо мною стоящих…

Трут затлел и Кузьма поднес к нему листок бересты.

— …Мудростью, в мир сей меня воплотившей…

Уголок берестяного листка начал закручиваться, чернеть и вдруг, с едва слышным хлопком вспыхнул.

— …Силой текущей воды, и покоем недвижимой тверди…

Кончики пальцев, вцепившегося в край столешницы Роськи, побелели, Илья отчетливо лязгнул зубами.

— …Блеском живого огня и неистовством вихрей…

— Не на-а-а-а!.. — Матвей забился в руках удерживающих его отроков.

— … Правью , и навью , и силой креста животворной…

«Что за бред вы несете, сэр? Херня! Лишь бы складно было!»

Кузьма бросил горящую бересту на пачку листков на подносе, береста, разбрасывая синеватые искорки, корчилась как живая.

— …Верой, дарующей душам бессмертье…

Листки на подносе занялись пламенем, Мишка швырнул на них прядь волос Мефодия, в огне затрещало и по горнице распространилась вонь паленого волоса. Мефодий прекратил биться и застыл, уставившись в огонь.

«Рехнется парень! Не рехнется. С куклой получилось, получится и с волосами, тем более, что, как минимум однажды, он, надо понимать, через такую процедуру уже прошел. Клин — клином, етитская сила! А то, что языческие символы свалены в кучу с христианскими, так это еще круче — чем непонятнее, тем страшнее, чем страшнее, тем убедительнее».

— Освобождаю тебя от имен, преждебывших! Все наговоры, заклятья и чары во прах обращаю! Нету пути к тебе боле ни людям, ни духам, и из прошедших времен над тобою нет власти! Волен ты ныне душою и плотью вовеки! И под защитой незримой Небес пребываешь!

«Вот так, Мотька-сан, вы боялись наложения новых чар, а мы старые сняли. Сняли, сняли, потому что вы, любезный, в это верите. Блин, ну почему все знают, что с помощью волос можно порчу навести или еще какую-нибудь пакость организовать, а то, что на основе той же „технологии“ можно человеку добро сделать, никому даже в голову не приходит?»

Береста догорела, оставив на деревянном подносе черное пятно с жирными дегтярными разводами по краям. Мишка подошел к Матвею вплотную, охватил его ладонями за затылок и прижался лбом к его лбу.

— Ну, вот, братишка, можешь теперь ничего не вспоминать и не бояться. Нету больше ничего того, что было, остался только наш брат во Христе Матвей — родович Лисовинов через святое крещение. Ну, слышишь? Ты дома, ты среди своих, ты в семье, вокруг тебя братья. Никто и ничто, уже никогда…

Матвей всхлипнул, неловко дернулся и уронил голову Мишке на плечо. Мишка одной рукой притянул его к себе, а другой принялся гладить по голове, как ребенка. Тихонько зашептал на ухо:

— Долго же ты к нам шел, Матвеюшка, трудным у тебя выдался путь, но ведь дошел же… — Смысл слов был неважен, надо было просто говорить и говорить. Мишка и шептал, стараясь, чтобы речь журчала без пауз, а тональность была монотонной и успокаивающей. У женщин такое получается лучше, но что ж поделаешь?

— Господи! В смятении великом взываю… — Донеслось с той стороны, где сидел Роська.

Его тут же прервал напористый, словно отдающий команду, голос Артемия:

— Бог есть любовь!.. А любовь есть Бог!

Матвей вдруг длинно, со стоном, выдохнул и, обмякнув, начал оседать на пол. Мишка придержал его, пока не подхватили Дмитрий с Николой и распорядился:

— Тащите к Юльке. Пусть даст ему что-нибудь, чтобы спал до завтра, ну… и чего сама решит. Ей виднее. Кузьма, поднос сжечь в горне, чтобы и пепла не найти было!

— Слушаюсь, господин старшина!

— Все, господа Совет! Всем спасибо, все свободны! — объявил Мишка. — Продолжим в следующий раз.

Господа советники Академии Михаила Архангела потянулись к двери. Роська попытался задержаться и уже открыл было рот, чтобы что-то сказать или спросить, но Артемий ухватил его за рукав и потащил к выходу. Тоже замешкавшийся Демьян глянул на них и со вздохом натянув на голову шапку, направился следом. Неожиданно, когда Дмитрий и Никола уже вытащили из горницы Матвея, Илья резко остановился, развернулся в сторону Мишки и, сдернув с головы шапку, склонился в большом поклоне, отроки тут же последовали его примеру. Надо было бы ответить тем же, но Мишка, сам не зная почему, осенил всех сразу крестным знамением и напутствовал «а ля христианский пастырь»:

— Ступайте с миром, храни вас Бог.

«Чего это вы, сэр? Только что „чадами возлюбленными“ не поименовали. У самого, что ли, крыша от колдовских экзерсисов поехала? Впрочем, и не мудрено: правь, навь, явь, крест животворящий, неистовство вихрей — „Смешались в кучу кони, люди…“. Только залпов тысячи орудий не хватает. Тьфу!»

Мишка уселся за стол, подпер голову руками и вздохнул. Задуманное не получилось. Нет, формально закрепить наличие «ближнего круга» и его персональный состав удалось, усилить позиции лидера, тоже. А вот создание управляющей структуры сорвалось в самом начале. А без нее никак — одному за всем не уследить, да и ребят учить надо.

Не очень понятно получалось и с Матвеем. Что-то очень скверное происходило с ним в детстве, такое, что даже у подонка Свояты жить ему показалось лучше, чем на прежнем месте. А потом он испробовал на себе Юлькин лекарский голос.