Евгений Красницкий - Отрок-4

— Неделя позавчера была. — Уточнил дед. — А вчера ты с Нинеей вполне здраво разговаривал, значит, в своем уме был.

«Ага, значит, Нинея, все-таки, была вчера! Так это она, что ли, деда навострила меня к делу потихоньку привлекать?»

Дед посмотрел на загнутые пальцы, что-то про себя прикинул и продолжил перечисление:

— Купеческих сыновей еще в мае в учение взяли, ты с ними много занимался? Считай, совсем не занимался — четыре! Первый укос взяли, ты знаешь, сколько сена для твоего войска заготовлено, надолго ли хватит? Не знаешь — пять! Петруха с Перваком подрался, еще два дурня чуть не утонули, прочие дела в Воинской школе. Ты о них ведаешь? Не ведаешь — шесть! — Дед начал загибать пальцы уже на второй руке.

«Ну, да! Сто способов доказать некомпетентность подчиненного. Недавно один заход уже был, но тогда — экспромтом, а сейчас лорд Корней уже подготовился. Все равно, не дамся, хоть разуйтесь Ваше сиятельство, тем паче, что на ногах у Вас только пять пальцев, а не десять».

— Хватит, деда, не с этого начинать надо.

— Ничего не «хватит», я только начал… А с чего надо начинать? — Дед заинтересованно глянул на Мишку, но тут же спохватился: — Не перебивай старших!

— …

— Чего замолк?

— Не перебиваю старших.

Дед возмущенно зашевелил усами, пальцы одной руки — в кулаке, а пальцы другой — врастопырку. Несколько раз перевел взгляд с внука на внучку и выбрал «крайней» Машку:

— Ты чего тут расселась? Накормила?

— Нет еще. Сейчас вот — кашу, потом лекарство и сбитнем запить…

— Так корми быстрей! А ты давай, говори, что сказать хотел.

Мишка сказать ничего не успел — Машка опять сунула ему в рот ложку с кашей. Дед аж зашипел от возмущения.

— Да дай ты ему хоть слово сказать! Что ты ложкой тычешь?

— Так остынет же! — С непоколебимой женской логикой парировала Машка.

У деда сделалось такое выражение лица, что Мишка невольно вспомнил Доньку с надетым на голову котелком с кашей. Выручая сестру, он придержал ее руку с ложкой и заговорил:

— Деда, я же не знаю, чем все закончилось, ну, с бунтовщиками: и здесь — на подворье, и там — у Устина, и вообще. Ребята у меня раненые были, как они? Анька сказала, что тетку Варвару подстрелили, и говорят, что вроде бы, мы. Сколько ратников сотня потеряла? Как оно всё теперь вообще будет? Девки еще какие-то… Объясни, ради Бога, мне же разобраться надо! Больше недели прошло, какие-то дела сделались, а я — ни сном, ни духом.

Мишка подставил сестре рот и приготовился слушать.

— Кхе!.. Да, тебя же без памяти уволокли… Что про раненых, в первую очередь, вспомнил — молодец. Значит, так: кроме тебя, раненых четверо. Григорий — тяжело. Настена молчит, но, похоже, совсем плохо. Сашка — Степана-мельника сын — его рогатиной в живот пырнул. Доспех не пробил, но что-то у парня в животе порвалось, по сию пору без памяти лежит и… Плохо, в общем.

Марка Сашка по плечу рубанул. Доспех тоже не пробил, и ключица, Настена сказала, цела, но плечо опухло, парень рукой шевелить не может. Серапиону пришлось палец на ноге отнять — мизинец. Вы, дурни косорукие, ему бревно на ногу уронили — палец в лепешку. С Иоанном, поначалу, думали, что ничего страшного — поболит шея и пройдет, но вышло скверно — правая рука неметь начала. Настена как-то там объясняла, что это из-за шеи…

«Блин, компрессионная травма позвонка, наверно, или ущемление нерва. Хреново».

— …Отвели к Бурею, он шею парню помял, помял, со второго раза помогло — в руке мурашек больше нет. А на шею Настена ему такой ошейник из прутьев сделала, так, что головой не пошевелить. Обещает, что поправится, но не говорит: скоро ли.

— А Роська?

— А чего «Роська»? Задницу разодрал. Так не сильно — штаны больше пострадали. В седле, конечно, дней десять не сидеть, а так — ничего. Двух девок еще схоронили…

— Как?!

— А, вот так… — Дед тяжело вздохнул. — Семен, видать, сильно за брата Пимена отомстить хотел. Самый первый к нам на двор залез и дальше всех прошел. Когда стрелять начали, он в сарай, где две девки сидели, заскочил. Девки дверь чем-нибудь подпереть не догадались, ну он обеих и того… Потом мы вдвоем с Лёхой его еле угомонили, озверел совсем.

— Так, деда, у меня — пятеро. У матери — двое. А против нас сколько было?

— Семнадцать.

— Так мы что, из шестидесяти семи ратников семнадцать потеряли?

— Нет. — Дед потер ладонями колени и отвернулся, словно не хотел смотреть на Мишку. — Только девять. У Степана-мельника только один сын ратником был. Второй должен был в этом году новиком стать, а третий — тебе ровесник. У Власа тоже сын новиком должен был стать. И еще пятеро обозников с ними были.

— Трое — совсем дети еще… — Мишка прикусил язык, но дед отреагировал на его оговорку с какой-то тоскливой злостью:

— А твои? Старики, что ли? Дожили — дети друг друга режут…

Машка замерла с ложкой в руке, уставившись на деда и не замечая, что каша капает ей на колени.

— Обозники, вроде бы, не должны были… — Мишка торопливо перевел разговор на другую тему. — Бурей же…

— Бурей не Бурей, должны, не должны! — Передразнил внука дед. — А вот, взяли и пошли! — Помолчал немного и добавил уже более спокойным тоном: — Были там двое… Давно зло на меня держали.

— Так двое, деда, а пришли пятеро.

— А! — Дед махнул рукой. — Дураков не сеют, не жнут — сами родятся. Помнишь: один по середине улицы побежал, сам под выстрелы подставился?

— Помню, в него мои ребята сразу три болта засадили.

— А ты его узнал?

— Нет…

— Пентюх это был! Я же говорю: дурни! Роська твой еще… — Дед поднялся с лавки и, стукая деревяшкой, сделал несколько шагов по горнице. Наткнулся глазами на Машку и, уже не сдерживаясь, заорал:

— Чего вылупилась? Корми уже!

— Погоди, Маш. — Мишка опять отстранил поднесенную сестрой ложку. — Деда, что там с Роськой?

— Ты, когда со двора выезжал, заметил, что под забором раненый лежит?

Мишка вспомнил скрюченную фигурку, лежавшую возле самых ворот лисовиновского подворья.

— Заметил, деда. А что?

— Это младший сын Степана был — тебе ровесник. — Дед уставился в узенькое волоковое окошко, словно в него можно было что-то рассмотреть, кроме стены соседнего дома. — Это Роська ему болт в кишки засадил, у вас же все болты меченные — всегда видно: кто, куда попал.

— Да, ну и что?

— Пацан двое суток умирал, криком исходил, а Роська все двое суток с драной задницей в церкви простоял на коленях — о выздоровлении его молился. Алена его на руках домой принесла — обеспамятел. И сейчас, вроде как, не в себе.

«Ну, да! Я же и раньше замечал, что Роська на религиозной почве слегка подвинулся, но что б настолько? Беда…»

— Все осатанели! — Продолжал дед, уставившись в окошко. — Митька твой… Мало того, что Сашке за Григория и Марка голову в блин кистенем размолотил, так еще и варвариного мужа чуть не ухайдакал.