Кристофер Руоккио - Ревущая Тьма

«Рождение миров», – подумал я вновь, чувствуя тот же трепет, что в темных тоннелях Калагаха.

В галактической Тьме плыло четыреста миллиардов солнц. Империя занимала существенную часть пространства – миллионы систем, – но мы покрывали Галактику лишь подобно паутине в углу окна. Мы были ничтожны.

Случайно я заметил у диска какую-то синеватую вспышку. Если бы вместо окна была голографическая панель, я мог бы приблизить изображение, а так пришлось щуриться.

– Что-то вижу, – бросил я, не отводя взгляда.

Я не понимал, что именно увидел. Расстояние было слишком большим – все равно что пытаться разглядеть мошку на далеком холме. Вспышка повторилась, озарив тьму. Излучение термоядерного двигателя. Корабль.

– Множественные сигналы с диска! – крикнул младший офицер.

– Перехват? – настороженно спросила Отавия.

Я покосился на нее, на этого бронзового голиафа с волнистыми выбеленными волосами, склонившегося над панелью управления кораблем.

– Нет, – сказал я.

– Нет, – произнес в унисон со мной офицер и добавил: – Они не обращают на нас внимания. Движутся по своим траекториям.

– Это шахтеры, – догадался я, вспомнив голограммы шахтерских кораблей в поясе Делоса, которые показывал мне отец. – Выкачивают из диска тяжелые элементы. Должно быть, это проще, чем бурить планеты.

На моих глазах посреди диска и в тени освещаемых холодным солнцем планетоидов возникли новые вспышки.

Отавия вызвала с консоли несколько изображений, переданных внешними корабельными камерами:

– Похоже на то. А что станция? Дала ответ?

– Нет, мэм, – отчеканил связист. – Просигналить повторно?

– Да, – распорядилась Отавия. – Держимся прежнего курса.

Отходя от иллюминатора, я едва не споткнулся об одеяло.

– Пойду навещу остальных. По словам Окойо, все должны были проснуться.

Сиран и Паллино все еще ежились от холода в медике, укутанные согревающими одеялами. Оба пили обязательный после пробуждения апельсиновый сок. С ними были Айлекс и Бандит.

– Где Хлыст? – спросил я, приглаживая воротник.

С распадом Красного отряда я снова стал носить простые черные рубашки с брюками. Верхние пуговицы рубашки были расстегнуты, приоткрывая оторочку с орнаментом «бута».

Паллино вперил в меня единственный голубой глаз. Он еще не надел повязку на другой, и покрытая шрамами глазница зияла передо мной.

– Размораживается.

– А сьельсин?

– Где-то, – пожал плечами старый мирмидонец.

– Его уже две недели как разбудили, – объяснила Айлекс, помогая Сиран встать. – Оно с доктором Ондеррой. Общаются.

– Что-что? – переспросил я, не до конца понимая. Должно быть, еще не отошел от фуги.

Дриада тряхнула головой:

– Отавия обустроила для него камеру как полноценную каюту. Они там.

Придерживая одеяло, она отвела Сиран к душевой. Гомункулы всегда восстанавливались после фуги быстрее нас, млекопитающих. Наверняка в биохимическом составе крови содержалось что-то, что им помогало.

Опустив руки, я кивнул и двинулся к выходу.

– Адр, – заставил меня развернуться голос Паллино. – Ты в порядке?

Я потупил взгляд, не зная, что сложнее – смотреть Паллино в пустую глазницу или в проницательный глаз. Я до сих пор прекрасно помнил, как кричала на меня Джинан, когда я поднимался по трапу, видел слезы в ее глазах, чувствовал ее гнев. Мы провели в заморозке семь лет, но, по сути, все это случилось лишь вчера.

«Мимолетное время, прости нас…» – подумал я. Это был не афоризм схоласта, а молитва, которую я помнил с детства [9] Молитва, о которой идет речь, родом из компьютерной ролевой игры «Baten Kaitos», разработанной компаниями «Monolith Soft» и «tri-Crescendo» и выпущенной компанией «Namco» для игровой платформы «Nintendo GameCube» в 2003 году. .

Сделав резкий глубокий вдох, я расправил плечи, перестал сутулиться.

– Да, Паллино. Я… Со мной все будет хорошо.

И голубой глаз, и пустая глазница одинаково подозрительно прищурились, но Паллино улыбнулся, показав пожелтевшие зубы:

– Ну ладно. Ступай. Я скажу парнишке, где тебя искать.

Я отдал честь старому центуриону, прижав кулак к груди, и поспешно покинул медику. Прошел под боевыми знаменами, вяло болтавшимися под массивной переборкой. Никто меня не беспокоил, включая двух норманцев-часовых, оставленных Отавией у двери в карцер.

– Комендант, – пробубнили они с поклоном.

Я хотел было поправить их, сказать, что мечтам пришел конец, но не стал. По моей просьбе они открыли дверь, хотя я был без телохранителя, и я шагнул через порог.

В камере, несмотря на все разговоры о том, что это клетка, оказалось весьма уютно. Стены были белыми, проклепанными, как и в коридорах, потолок – слишком низким для ксенобита, а кровать – слишком короткой. Но по крайней мере, она там была. Как и туалет, и ультразвуковой душ. Свет был приглушен и настроен в красном спектре, чтобы защитить деликатное зрение сьельсина. Танаран сидело на краю кровати, склонив голову. Его белая грива постепенно отрастала и свешивалась на плечо. Темная мантия выглядела чистой, как новая, – я даже подумал, что кто-то напечатал ее, пока мы спали. Заметив меня, оно повернулось, прерывая разговор с…

– Валка! – с притворным удивлением воскликнул я.

Тавросианка-ксенолог улыбнулась.

– Адриан! Рада видеть вас в добром здравии, – произнесла она на чистом сьельсинском. – Мы как раз о вас говорили.

Танаран молча показало глянцевые зубы. Среди его сородичей это сошло бы за улыбку.

Когда дверь за мной закрылась, Валка снова заулыбалась, но перестала, заметив меч у меня на поясе.

– Только проснулись?

Сама она вовсе не испытывала симптомов недавно вышедших из фуги пациентов.

– Я… да, – ответил я на галстани, заведя руки за спину. – А вы?

Она помотала головой.

– Мы с Танараном уже две недели бодрствуем. Я практиковалась в сьельсинском, – ответила она на языке ксенобита для его удобства.

– Она хорошо говорит, – сказало Танаран. – Лучше тебя.

– Не сомневаюсь. – У меня не было сил улыбнуться. – Надо понимать, вторая заморозка прошла лучше первой?

Танаран гулко выдохнуло, и я не сразу понял, что это «да» на его языке. Нам пришлось импровизировать, переоборудовать реанимационный резервуар медики в ясли для фуги. Это было рискованно, но другого выхода не оставалось. Обычные ясли были слишком малы для высокого сьельсина.

– Okun’ta naddimn, – произнесло оно наконец.

«Ты сумасшедший».

Я ухмыльнулся.

– Видимо, твои корабли медленнее наших, – добавило Танаран.

Возражение было готово сорваться у меня с языка, подталкиваемое двумя десятилетиями аристократического воспитания, человеческой природой и имперской гордостью, что довлела надо мной, словно меч. Но я промолчал.