Александр Петров - Джихангир-Император. Прошедшее продолженное время

– А я его… – тут до меня дошло, что против ражего молодого боярина мне ничего не сделать. – А я его это… А я его из автомата, – с облегчением выдохнул я и тут же сам испугался того, что сказал.

Амазонки переглянулись с усмешкой, но промолчали.

– Ты что, и вправду можешь? – поинтересовалась грустная.

– Я умею рожки патронами набивать, собирать автомат, разбирать, знаю, как целиться.

– Да ну? – немного ненатурально удивилась грустная амазонка. – Хочешь попробовать?

Всю ее печаль как ветром сдуло, глаза загорелись решительным и злым огнем, который она тут же пригасила приветливой улыбкой.

– Да, не откажусь, – ответил я.

– Подожди, Данилушка, я скоренько, – попросила она и, резко вскочив, исчезла в темноте.

– Совсем Ленка ополоумела, – пробурчала про себя Клавдия.

Очень скоро амазонка вернулась с завернутым в холстину «мужским» автоматом, который, как я знал, назывался калашниковым.

– Ну, Данилка, вот, – произнесла она. – Покажи, какой ты молодец.

Под пристальными взглядами амазонок я развернул материю и обнаружил там новенький, в масле «калаш» без рожка. Я взял его в руки, снял с предохранителя. Тетя Вера с тревогой взглянула на меня, боясь, что я кого-нибудь случайно застрелю, но я дважды передернул затвор и спустил курок, держа ствол направленным в землю, чтобы показать, что оружие не заряжено.

– Молодец, – сказала амазонка. – А что ты еще умеешь?

Я надавил на выступ на тыльной стороне ствольной коробки, снял ее, извлек пружину, затворную раму, отделил затвор. Немного подумав, снял газоотводную трубку и шомпол, потом моя рука вдруг, неожиданно для меня самого, нырнула к прикладу и извлекла металлический цилиндрик с инструментом, который я аккуратно положил на холстину, к остальным частям автомата.

– Ишь ты, – удивилась амазонка. – А я и не знала, что там что-то есть… А собрать обратно сможешь? – хитро спросила она.

Я повторил все в обратном порядке, несколько раз клацнул затвором, показывая, что оружие вполне работоспособно, снял с боевого взвода и поставил на предохранитель.

– Молодец, – сказала она. – Хочешь стрельнуть?

Она протянула мне рожок с патронами. Я был поражен – одно дело автомат, в разной степени сохранности их осталось много. Но заряды для АК подлежали строгому учету. За их утрату простого солдата могли удавить на ближайшем суку. И даже амазонке пришлось бы ответить за явно напрасную стрельбу.

– Попадешь в корягу на том конце поляны? – хитро, с мрачным торжеством поинтересовалась она.

– Я никогда не пробовал, – ответил я, вставляя магазин в «калаш».

– Эй, Ленка, хватит. Не надо поднимать ночью тревогу. – вмешалась тетя Вера. И добавила, отнимая автомат: – Дай сюда, это не игрушка.

– Тетя Вера, я смогу. Я правда попаду, – у меня в голосе прорезались просительные интонации.

И тут же получил от нее подзатыльник.

– Ишь чего удумала, – обратилась тетя Вера к амазонке. – Раньше нужно было мозгами работать…

Елена сникла, потом поднялась и ушла, забрав оружие.

Долгое время все сидели молча.

– Спой нам, что ли, Принцесса, – обратилась к рыжеволосой девушке Клавдия.

– Не хочется, – грустно ответила Ганя.

– Да ладно, брось, – произнесла Клавдия, усаживаясь рядом и подталкивая ее. – Я подпою.

Амазонка пошарила позади себя, извлекла гитару из мешка, протянула ее девушке.

Ганя поломалась для приличия, потом провела по струнам, проверяя настройку, подкрутила колки.

– Давай нашу, – сказала она Клавдии.

Девушки запели. Никогда раньше я не слышал такого. Чувственные, глубокие голоса амазонок и звон гитарных струн оттеснили на задний план, но не заглушили полностью звуки осенней ночи.

Шум ветра и шорох деревьев под порывами ветра наполнил песню особым, тревожным колоритом. Всех слов я не запомнил, только эти:

Лица девушек сделались торжественно-грустными, глаза, казалось, светились особым неуловимым светом. Я, открыв от удивления рот, смотрел на рыжеволосую Ганю. Мне даже и представиться не могло, что простая мелодия, извлеченная перебором проволочек из фанерного ящичка и два женских голоса могут перенести в совершенно особый мир, живущий по своим законам.

Тетя Вера с тревогой посмотрела на меня, потом на девушку, вздохнула и ничего не сказала. Ганя поймала мой взгляд, сначала смутилась, а потом улыбнулась особенной, торжествующей улыбкой.

– Клава, – предложила она, – а давай ту самую.

– Ганя, ну тебя.

– Нет, давай, – продолжала настаивать Ганя.

Голоса поющих изменились под стать песне. Они стали резкими, высокими, разудалыми. Невозможными, не укладывающимися в голове стали слова, особенно припев: «Милый мой, твоя улыбка манит, ранит, обжигает. И туманит, и дурманит, в дрожь меня бросает!»

В дрожь бросило и меня, в голове поплыли картинки, которых я не мог видеть в своей жизни: улицы, наполненные самодвижущимися экипажами и запруженные народом, движущиеся цветные тени в стеклянных окошечках больших ящиков, которые встречались в большинстве помещений. В довершение чужой голос у меня в голове произнес дурацкое слово «пошлягер».

– Что? – переспросила тетя Вера.

– Пошлягер, – ответил я. – Пошлый шлягер.

– А? – рот у начальницы отряда долгое время не мог закрыться. Наконец, когда удивление прошло, она поинтересовалась: – Это что значит?

– Не знаю, – ответил я. – Само в голову пришло.

– Ума лишился парень… – качая головой, сказала тетя Вера. – Всё вы, кобылы, со своими песнями.

– Сейчас мы его поправим, – задорно произнесла Клавдия. – Давай про цыганскую звезду, – почти приказала она Гане.

Рыжеволосая амазонка стала играть совсем другую мелодию.

Девушки запели:

Амазонки оживились, заулыбались. Многие стали подпевать. Высоко над поляной взлетело:

– Тихо, тихо, – стала урезонивать разгулявшихся воительниц тетя Вера. – Не дай бог, услышит кто…

Я не отрываясь глядел в устремленные вдаль глаза рыжеволосой девушки. Мне казалось, она глядела на меня. В ее глазах была мечтательная нежность. Будь я немного опытней, то понял бы, кому она адресована, по чьему следу в темном лесу мчалось воображение амазонки.

Наши глаза встретились, Ганя смутилась, заморгала, прекратила играть.

Воительницы недовольно зашумели, а тетя Вера, бросив свой взгляд на меня, стала совсем мрачной.

– Ганя, спой еще, – раздались голоса.