Наг Стернин - Смог над Азерой. Червивое яблоко 1

Увидев Ану, Он сделал ей чуть заметный знак глазами, круто повернулся и вошел в клозет-рум. Ана, перепуганная и дрожащая, проскользнула следом. Шустрик остался снаружи.

– Молчи… все вопросы потом, – перебил Он Ану, едва она попыталась открыть рот. – Тебя списали…

Он что-то говорил, но Ана ничего не слышала, все окружающее подернулось какой-то то ли рябью, то ли дымкой, все вертикальные линии вдруг стали двоиться, оплывать, искажаться, и тут она вдруг почувствовала хлесткие шлепки по щекам, возвращавшие в реальность из спасительного небытия. Между ее губами вдруг обнаружилось горлышко фляжки, и в рот хлынула обжигающая жидкость.

– Ну, – успокаивающе бормотал Он ей в ухо, – очухалась? Размазываться, как смазка по шестеренкам, ты не имеешь права. Ты должна бороться. Я принес тебе свободу, свободу и жизнь, понимаешь?.. если все сделаешь как надо, уже завтра ты будешь на воле. Слушай внимательно. Сегодня тебя бросят в карцер. Знаешь, кто такой Черный барон?

– Господин Айно? Конечно, знаю. Я азерка.

– Вот и прекрасно. Он будет сидеть в соседней клетке. По его сигналу откроешь замки в его клетке и в своей. Дальше будешь делать, что он скажет. Быстро, беспрекословно и не задавая вопросов. Сейчас иди в бар, веди себя, как ни в чем ни бывало, и ничего не бойся, я тебя прикрываю.

В его кармане вдруг ожил и заговорил коммуникатор: "Сэш, быстрее, время, время".

– Все поняла?.. Карцер, барон, замки в его и своей клетке. Снаружи вас будут ждать и путь обеспечат. Вот только еще что для полной ясности. Не вздумай появиться одна, очень тебя прошу для собственного твоего блага.

Охотнее всего Ана забралась бы сейчас в свою нору и плюхнулась на ложе, но надо было идти в бар и вести себя, как ни в чем ни бывало. Ее должны были упрятать в карцер, и Он ее прикрывает … но как?.. когда ее схватят?.. кто?.. Покровитель об этом ничего не сказал. Однажды она была свидетелем, так сказать, процесса списания, и запомнила его на всю оставшуюся жизнь. Списанная в тот раз подсанационная была, конечно, редкостной сволочью. Ана и сама, естественно, далеко не ангел, но та была нечто особенное по любым меркам. Однако, что с несчастной сделали насильники-биопы перед тем, как сунуть в карцер, не пожелаешь никому. Все, что от нее осталось, можно было смело швырять под колеса грузопоезда, не затрудняясь запихиванием в клетку. А Ану наверху поджидала Жаба, лесбиянка и садистка. Ана содрогнулась.

Бар, как всегда в это время был переполнен, так что свободен, как всегда был лишь столик у самой двери, первый на пути любого входящего, то есть, естественно, и биопов.

Ана взяла первую из двух причитающихся ей кружек пива и присела за этот свободный столик. За соседним столиком, как обычно держась за руки, сидели Дина из отдела проходки со своим дозиметристом. Парочка торопливо допивала свое пиво, чтобы поскорее слинять в ячейку, пока охраннички не перехватили Дину из-под дозиметристова носа. Прецеденты бывали. Эти двое нашли друг друга уже здесь, в санатории, считали себя мужем и женой, и извалять Дину всеми доступными биопьему воображению способами, да еще на дозиметристовых глазах, считалось среди санитаров самым изысканным “приколом”.

На этот раз влюбленным повезло. Они допили пиво, быстренько сдали кружки киборгу за стойкой и юркнули в проход, ведущий к женским ячейкам. До отбоя было еще целых полтора часа.

Время тянулось невыносимо медленно. Стрелки часов – даже секундная! – просто стояли на месте. Ана сидела как на иголках.

Покровитель – она теперь это хорошо понимала – был человеком Старой Дамы, что наводило на тяжкие размышления. Во-первых, из этого следовало, что он не был всесилен. А во-вторых… с чего она взяла, что после освобождения Айно ее судьба будет кого-нибудь волновать? Обворовала она именно Старую Даму, с какой такой стати люди комтессы должны быть с ней, Аной честны, и о ней, Ане, заботиться?

"У тебя есть выбор, чертова психопатка? – озлилась она на себя, давя и снова загоняя страх на задворки сознания. – Старая Дама, в отличие от тебя, стервы, всегда держит свое слово". О том, что люди комтессы могут и не придерживаться столь строгих моральных принципов, Ана старалась не думать.

Жаба плюхнулась напротив, и стул жалобно заскрипел под ее чудовищным весом. Жаба ухмылялась во весь рот, катая между желтыми, отродясь нечищеными зубами неизменную зубочистку. Вот только глаза. В них не было ни тени улыбки, и ничего хорошего они Ане не обещали.

– Ну, чего, – сказала Жаба, с ленцой растягивая слова, – отпрыгалась, сучонка? Отсуетилась? Кранты, пипец, финиш и полный абзац? Всему приходит свое время, свой час, своя минута и секунда. Их нельзя разбазаривать. Вот я и решила тебя малость порадовать перед концом. Побаловать. Из чистого человеколюбия. У меня этого человеколюбия запасы нерастраченные такие, что ваша Старая Дама отдыхает. На тебя я его и вылью. Опорожнюсь, так сказать. Опростаюсь. Да не трясись ты, желе желатиновое. Ты ведь у нас мазохисточка долбанная, и кайф ловишь своеобразно. Вот я тебе его и обеспечу. По полной программе. От души. Кайфуй, наслаждайся, пользуйся моей добротой.

Жаба по гурмански покачала головой.

– Не люблю я мужиков, презираю и ненавижу за никчемность и ненужность, но в одном, следует признать, есть у них существенное преимущество: естественная, так сказать, тактильность процесса! Чувственная насладительность, а не просто как у нас сплошное умозрение. Нет, разодрать тебе все, что надо, я и пальцами могу, я даже кончу при этом, но ведь у них-то, сволочей… а, ладно, не будем о неприятном. – Жаба вдруг замолкла, вскочила, опрокинув стул, окаменела лицом и вытянулась по стойке смирно. Перед их столом стояла непонятно когда и как подкравшаяся троица в черных мундирах санаторов с седьмого уровня. Безопасность. И все трое – офицеры, причем старший аж в чине старшего лейтенанта. Ужас.

Ана тоже вскочила и вытянулась в струнку. Лейтенант несколько долгих мгновений гипнотизировал Жабу взглядом, потом спросил, кивнув подбородком на Ану:

– Подсанационная Стеклофф?

– Так точно, – пролаяла Жаба.

– Что же ты, старший фельдшер … как бы это выразиться… бездарно, сказать тебе, работала языком? – сказал лейтенант, как показалось Ане, не без издевки в голосе. – Язык-то свой могла бы и получше использовать. Сама же говоришь, что всему приходит свое время, свой час, своя минута и мгновение… их не годится разбазаривать.

И тут Ана испытала ни с чем несравнимое огромное облегчение.

Когда по тоннелю в первый раз прокатилась волна света, а внизу с ревом одна за другой пронеслись машины грузопоезда, Ана метнулась в угол клетки и, рухнув на пол, судорожно вцепилась руками в составлявшие его толстые металлические прутья.