Виктор Точинов - ОСВОД. Хронофлибустьеры

На этом лекция завершилась, других вопросов у обоих слушателей не нашлось, – и я решил, что вскоре мы распрощаемся и с Погорельским, и с его вотчиной.

Вновь угадал лишь наполовину. Лернейская действительно поблагодарила профессора за проделанную работу и он нас покинул. Но вслед за тем отправились мы с г-жой вице-директором отнюдь не к выходу, – куда-то дальше, в глубь Бюро.

Здесь было прохладно. Я помнил, что микроогранизмам, отвечающим за гниение, наш головастик «не по зубам», но порядок есть порядок: биологические экспонаты полагается хранить в холоде. А после, если не отправляются на утилизацию, – в емкостях с формалином.

Выглядело существо – после всех стараний Погорельского и его сотрудников – относительно прилично: все разрезы аккуратно зашиты, никакой торчащей в стороны требухи. Теперь я мог рассмотреть его гораздо внимательнее, чем тогда, на берегу Славянки, на бегу и впопыхах. Кое-что я тогда не отметил, – например, что между пальцами «рук» тоже имелись перепонки, полупрозрачные и небольшие, почти атрофировавшиеся.

И еще один момент показался странным: на безволосой башке никаких следов ее вскрытия. Порылся в памяти: нет, ни слова о мозге существа Погорельский не произнес, а ведь это важный момент… Непонятное упущение.

Старательно осмотрев уродца со всех сторон – и глазами, и налобным объективом – я решил, что дело сделано, свои визуальные впечатления ЛБ получит.

Но все только начиналось…

Для начала я ощутил легкое покалывание в висках – признак установившегося ментального контакта. Потом в голове прозвучал голос Лернейской, воспринятый не ушами:

«Других я прошу в таких случаях отвернуться… Но ты, Дарк, уже все видел».

И она выпрастала конечность из-под мантии.

Ну да, уже видел… Но привыкнуть к такому зрелищу едва ли когда-то смогу.

Пропорциями и гибкостью «рука» Лернейской напоминала щупальце. Да только не бывает щупальцев, делящихся на концах на несколько частей, таких же гибких и ловких, напоминающих пальцы… Причем на концах некоторых псевдо-пальцев – тогда, в «Морском Прибое» я не успел этого заметить – какие-то крючочки, отросточки, словно бы инструменты, предназначенные для вовсе уж ювелирных манипуляций. И все это хозяйство находилось в движении – большие и малые отростки двигались, сгибались и разгибались…

Хватательный агрегат госпожи Лернейской лег на голову существа, распластанного на секционном столе, плотно обхватил. Ни дать ни взять – знаменитый лицехват. Мне показалось, что некоторые отростки глубоко вдавились в отверстия, обозначавшие ноздри и уши существа. Впрочем, не уверен… не приглядывался, наблюдал за происходящим краем глаза. Но объектив повернул так, чтобы ЛБ рассмотрел все в деталях.

Некоторое время ничего не происходило. Лернейская неподвижно застыла, лицо напряжено, на нем проступили капельки пота. Покалывание в моих висках продолжалось, ментальный контакт не был разорван. Но ни мысленно, ни вслух г-жа вице-директор ничего не произносила.

А затем все исчезло: и Лернейская, и секционный стол с черным телом уродца, и комната с кафельными стенами…

По лицу упруго захлестали ветви. Непроизвольно я крепко зажмурился, сберегая глаза, – но ничего не изменилась, гибкие прутья тальника продолжали бить по лицу, а я продолжал их видеть, – впрочем, ни боли, ни чего-либо еще не ощущал…

Сообразил: Лернейская транслирует мне образы, неведомо каким способом вытащенные ею из мертвого мозга. Последний, предсмертный видеоряд, наблюдаемый существом. Так что жмуриться бесполезно – волей-неволей это голографическое кино придется досмотреть до конца.

Потом был берег Славянки, короткая схватка с вороном, водная поверхность, несущаяся к лицу… Перемещение в водную среду не сделало картинку нечеткой и размытой, как произошло бы, будь существо человеком, – глаза земноводного одинаково хорошо видели и под водой, и на суше.

Впрочем, подводная часть эпопеи не затянулась. Слева, на грани видимости, мелькнул стремительный силуэт, – и картинку затянуло алое марево, оно становилось все гуще… А затем из него выплыло нечто, что никак не могло оказаться ни на дне Славянки, ни на ее берегах.

Это был мир сплошных болот и я видел его с высоты птичьего полета.

Внизу росли деревья, где густо, где отдельными купами. Высокие, с раскидистыми кронами, – все их стволы поднимались из воды на манер мангровых зарослей.

На нижнем ярусе тоже хватало растительности: обширные водные пространства покрывали поля растений, очень смахивающих на кувшинки, но без единого цветка, одни лишь громадные лопухи листьев. Кое-где, словно ворс ковра, топорщились заросли не то хвоща, не то осоки, с высоты толком не разобрать. В иных местах было, очевидно, чуть поглубже, там ни травянистой растительности, ни деревьям не удавалось укорениться в донном грунте, – и царствовали водоросли, заполняя зелеными сплетениями все до самой поверхности.

Вроде бы один сплошной, без берегов, водоем, но кархародон там живо бы протянул плавники… Зато благоденствовали земноводные, мелководья буквально кишели ими. Огромные, медлительные существа неторопливо пережевывали водоросли, оставляя за собой натуральные просеки. Хватало и других травоядных, размерами поскромнее. И охотились за ними хищники, самых разных форм и размеров, причем некоторых из них я скорее отнес бы к рептилиям, но не уверен, мог ошибиться при беглом взгляде с высоты. Чем питалась многочисленная земноводная мелочь, в изобилии шнырявшая внизу, я определить даже не пытался.

Вероятнее всего, водились в водно-болотном мире и рыбы, и всевозможные беспозвоночные: моллюски, ракообразные и т. п., – но оставались на вторых ролях, оттесненные на обочину жизни амфибиями.

Лишь верхний ярус, кроны деревьев, захватили и удерживали представители другого животного класса, – насекомые, причем громадные (по нашим меркам громадные, потягаться размерами с местными родственниками лягушек и тритонов они все же не могли). Порхали хищные стрекозоиды, и существа, весьма напоминавшие разросшихся мух и комаров, и еще какие-то крылатые насекомые, земных аналогов не имевшие. Вот только бабочек и прочих чешуйчатокрылых я отчего-то не приметил.

Насекомые царили не только в воздухе и на деревьях – некоторые их виды совершили экспансию на нижний ярус: огромные веслоногие жуки, закованные в хитиновую броню, вполне успешно там хищничали, на равных тягаясь с плотоядными земноводными.

Полет продолжался и продолжался. Никаких изменений в рельефе не наблюдалось, удивительно плоский мир: ни возвышенностей, свободных от воды, ни впадин, позволяющих образоваться нормальным, не заросшим водоемам. Впрочем, кое-какие перепады высот здесь имелись: пару раз я видел реки – медлительные, не имеющие долин и сухих берегов, сильно заросшие. Реки-болота, если уместен такой термин.