Виктор Тюрин - Свой среди чужих

Немецкая разведка не зря ела свой хлеб. Сначала немецкая артиллерия довольно точно ударила по дальним объектам – танковому корпусу и двум пехотным дивизиям, которые были сосредоточены в ближнем тылу для прорыва, нанеся технике и человеческому составу армейских частей серьезные потери, после чего стала основательно перепахивать две передние линии обороны. Здесь к пушкам присоединились минометы, после чего немецкая пехота, под прикрытием танков и бронетранспортеров, кинулись в атаку, и вскоре в первой линии траншей закипел рукопашный бой, который продолжался недолго, сыграли свою роль неожиданность и мощный артобстрел. Уже с большим трудом была захвачена вторая линия обороны, после чего немецкие танки и пехота под прикрытием артиллерии, продолжавшей обстреливать наши тылы, ударили по нашим войскам. Потеря связи между частями, случайная гибель командира и ряда офицеров пехотной дивизии (один из снарядов угодил прямо в штабной барак) внесли хаос и сумятицу в полки и подразделения. Сейчас был не 41-й год, когда бойцы и командиры бежали в панике, а конец 1943-го, поэтому даже сейчас, находясь в невыгодном положении, фашистам преградили путь. Ценой крови, мужества и силы духа русских людей, которые бросались с гранатами под танки, выкатывали пушки на прямую наводку, стреляя в упор по вражеской бронетехнике, отстреливались до последнего патрона, но не отступали. Видя это, немецкие генералы кинули в прорыв свежую моторизованную дивизию и полк самоходных артиллерийских установок, благодаря которым германские войска вырвались на оперативный простор, сумев углубиться где на десять, где на двенадцать километров, сведя к нулю все разработанные планы по наступлению на этом участке фронта. Бесполезную попытку остановить гитлеровцев попробовал командир бригады, стоявшей в резерве, но был просто смят и раздавлен ударом железного кулака.

Авиация бездействовала уже несколько дней по причине плохой погоды, поэтому рассчитывать на ее поддержку не имело смысла, как и на дальнобойную артиллерию. Чтобы остановить немецкие части, были срочно переброшены и вступили в бой резервы от соседей. После ожесточенного боя на новой линии обороны установилось шаткое затишье. Обе стороны, не теряя времени, лихорадочно закреплялись на захваченных позициях, при этом настороженно следя за действиями противника. Наш главный штаб и разведывательное управление, проводя совещания, пытались понять, как немцы сумели не только прорвать нашу оборону, но и сорвать тщательно планируемое наступление. Из Ставки для проверки была быстро сформирована и послана комиссия, чтобы разобраться на месте с теми, кто мог допустить подобный провал.

Дикий грохот не только разбудил меня, но и заставил мгновенно вскочить на ноги. По нашим позициям била немецкая артиллерия. Напротив меня судорожно пытался попасть в сапог старший лейтенант, спавший напротив меня. Я его прозвал «битюг». Длинное лицо, напоминавшее лошадиную морду, широкие плечи и выпуклая грудь, говорящие о большой силе. Он был один из трех офицеров в помещении, куда меня определили на постой, а вернее – под охрану. Кроме «битюга» здесь ночевали Мошкин и еще лейтенант, из команды Быкова. Сейчас все трое лихорадочно одевались, мне же нужно было только надеть сапоги, так как вчера, уставший до предела, я улегся спать, почти не раздеваясь. Надевая сапоги, я одновременно пытался понять, что это: просто артиллерийская пристрелка или предвестник наступления. Среди московской группы царила растерянность, сейчас она хорошо отражалась на их лицах. Они не понимали, что происходит, впрочем, так же как и я.

– Что это?! – спросил Мошкин.

– Немцы стреляют, – подал голос лейтенант, натягивая шинель.

«Битюг» тем временем уже бежал к выходу, на ходу застегивая ремень.

– Звягинцев, может, ты…

В этот самый момент фашисты перенесли огонь, и один из снарядов разорвался где-то недалеко от нас. Мошкин прервался на полуслове и кинулся к распахнутой настежь двери.

Если сначала разрывы снарядов были слышны вдалеке, то сейчас они стали рваться рядом с нами. Я замер. Спустя какое-то мгновение я услышал свист, затем раздался взрыв, и… послышались дикие крики раненых и умирающих людей. Несколько ударов сердца – новый свист и новый разрыв. Земля закачалась под ногами, а с потолка посыпалась земля. Снаружи вперемешку с разрывами были слышны крики и стоны. Новый разрыв снаряда, упавший совсем рядом с бараком, заставил меня пошатнуться, так как земля снова попыталась уйти из-под ног. Страх сжал мое сердце, уж очень не хотелось умирать. Я рванулся к двери. Новый свист снаряда был какой-то особенный. Он словно парализовал меня, пригвоздив меня к месту. Ударившая по глазам вспышка черно-красного огня, вместе со страшным грохотом, сначала ослепила и оглушила меня, а в следующую секунду что-то тяжелое и острое ударило в грудь, сбив с ног. Сознание погасло прежде, чем я упал на землю. Я не слышал и не чувствовал, как новый снаряд, разметав угол барака, обрушил крышу и похоронил меня в развалинах. Не слышал, как ревели моторами танки и бронетранспортеры, рвались снаряды и строчили пулеметы. Не слышал, как стонали, кричали от боли и умирали люди.

Очнулся я от пронзительно-острой боли в левом боку и, не удержавшись, застонал и только секундой позже понял, как кто-то за моей спиной, упираясь и пыхтя, пытается вытащить меня из-под обломков. При этом голова зверски болела, а в ушах словно били колокола. Я хотел послать этого спасителя по матушке, как вдруг услышал немецкую речь:

– Отто, помоги, черт бы тебя побрал! Чего стоишь, как истукан!

– Ты его еще немного подтащи, чтобы я мог ухватиться! Вот! Все! Схватил!

Новый рывок, и боль прошила меня, словно разряд тока. Я застонал.

– Ты не дергай так! Смотри, бревно крениться стало! Давай разом! Раз! Два! Три!

После этих слов последовал новый рывок, затем что-то заскрипело и рухнуло. Меня положили на землю.

– Уф! Тяжелый, какой! – надо мной наклонился рядовой вермахта с широкими плечами и с широким грубым лицом. – Ты кто, парень?

– Дитрих. Димиц.

Сказал, а в голове, несмотря на неожиданную ситуацию, все же промелькнула мысль, причем с откровенной издевкой в отношении самого себя: «Добрался я все-таки до немецкого тыла».

– Из двадцать седьмого батальона, что ли?

– Из двадцать седьмого, – повторил я за ним, надеясь, что он не потребует у меня документы.

– Вас тут порядочно полегло. Тебе еще повезло, унтер. Живой.

– Вы как, господин унтер-офицер? – поинтересовался моим самочувствием второй солдат.

По сравнению со своим напарником, крепким и плечистым парнем, он выглядел как вчерашний школьник. Худой, долговязый, в очках. В глазах страх и жалость.