Алексей Калугин - Цвет крови. Заглянувшие в Бездну

Седьмым и последним пациентом был парнишка лет восемнадцати. Звали его Виктором. Должно быть, он недавно попал в пансионат – взгляд его все еще сохранял осмысленное выражение. Но парень как будто был кем-то страшно запуган. Он шарахался от собственной тени и боялся звуков собственного голоса. Поэтому он всегда говорил шепотом. Так тихо, что слов невозможно было разобрать.

Должно быть, при взгляде со стороны я тоже казался странным чудаком со своими прибабахами. А может быть, и полным придурком. Я себя со стороны не видел – и в этом было мое счастье. По сравнению с остальными обитателями пансионата самому себе я казался вполне так ничего. Почти нормальным.

Само собой, нас никогда не оставляли без присмотра. За тем, как мы едим, внимательно наблюдали семеро охранников. Которых теперь называли санитарами. На каждого пациента по санитару. Если с кем-то из пациентов случался приступ истерики или чего-то там еще, приставленный санитар аккуратно брал его под локотки и выводил из столовой.

Каждая наша совместная трапеза начинается с приема витаминного напитка. Охранники выдают нам пластиковые бутылочки со вставленными в пробки трубочками. И мы, как младенцы, высасываем из них мерзкое густое пойло. А охранники следят за тем, чтобы каждый выпил свою бутылочку до дна.

Сюрреалистическая картина. Смешная и жуткая одновременно.

Я всегда стараюсь выпить эту гадость за один присест, потому что понимаю, что во второй раз взять ее в рот уже не смогу.

Пал Палыч и Сил Силыч пили витаминный напиток мелкими глоточками. Глотнут, еще больше сморщат свои и без того до ужаса морщинистые лица, потрясут головами и снова глотнут.

Виктор медленно тянул напиток через трубочку. Давился, но глотал. Из глаз его при этом текли слезы, а в уголках рта выступали красные пузыри.

Ксения вытягивала смесь через трубочку с безразличным видом. Ставила пустую бутылку на стол и снова утыкалась взглядом в тарелку или, если тарелки не было, в постеленную на стол белую клеенку.

Ольга Николаевна, как всегда, все делала суетливо. Она сначала тщательно протирала торчащую из бутылочки трубочку салфеткой, затем дула в нее и только после этого делала небольшой глоток. На пробу. Почмокав губами, как дегустатор, она одобрительно кивала и делала еще пару глотков. Затем она ставила бутылку на стол и начинала поправлять прическу, проверять, что у нее лежит в карманах куртки, переставлять предметы на столе. Обычно все это заканчивалось тем, что доктор Карцев делал знак охраннику, тот подходил к Ольге Николаевне, брал со стола бутылку и всовывал ее женщине в руку. После чего вся история повторялась.

А все остальные наблюдали за этим ее фиглярством и с нетерпением ждали, когда же она наконец выпьет свой витаминный напиток. Потому что, пока все мы не опорожним наши бутылочки, еду не принесут. А между тем, всем хотелось только одного – поскорее закончить с едой и вернуться в свою камеру. Вопреки ожиданиям доктора Карцева общество себе подобных не способствовало нашей духоподъемности, а лишь еще больше угнетало. Мы были совершенно чужими друг другу людьми. И общая болезнь вовсе не сближала нас. Нам не о чем было говорить, потому что ни у кого из нас не было, да и не могло быть никаких новостей. Не обсуждать же в самом деле макароны с котлетами, что давали вчера на ужин. Или систему занятий в тренажерном зале. Мы опасались друг друга в не меньшей мере, чем охранников. Поэтому между нами не могло возникнуть даже искры доверия.

А мне еще все время вспоминались слова, сказанные Николаем Несторовичем во время нашей первой встречи в тренажерном зале: «Не верьте ничему, что вам говорят».

Почему он это сказал?

Проще всего было все списать на старческое слабоумие. Мол, болтает старик невесть что, без мысли и без смысла.

Но мне почему-то мыслилось иначе. Старик что-то хотел мне сказать. Что-то такое, что мог понять только я.

Но я не понимал.

Я и без его советов никому здесь не верил.

Что дальше?..

Кстати, Николай Несторович был единственным, кто то и дело отказывался пить витаминный напиток.

Он мог спокойно вытянуть все содержимое бутылочки через трубку, а после еще цокнуть языком, как будто ему очень понравилось. А мог вдруг запустить бутылочку в стену. Или перевернуть ее и, резко сжав в ладонях, выдавить все содержимое на стол. Витаминный напиток растекался по белой клеенке черной, непрозрачной, блестящей лужей, в которой отражалось все, что происходило вокруг.

Все остальные пациенты начинали выражать бурное одобрение и поддержку. Даже Ксения отрывала тусклый взор от стола и начинала судорожно приоткрывать рот, словно пыталась засмеяться. А Пал Палыч и Сил Силыч, если в их бутылочках еще что-то оставалось, начинали повторять действия Николая Несторовича.

На короткое, очень короткое, время в столовой воцарялись суета, крик и неразбериха. В которые незамедлительно вклинивались охранники. Двое сразу же хватали зачинщика беспорядков под руки и выводили из столовой. Остальные старались успокоить и усадить на места наиболее рьяных его сторонников.

Подобные демарши Николая Несторовича были, пожалуй, самыми яркими моментами наших совместных трапез.

Доктор Карцев собственной персоной неизменно присутствовал на наших совместных трапезах, похожих на Хеллоуин в дурдоме. Иногда он даже брал себе тарелку с едой и подсаживался к тому, кто сидел в одиночестве. Но чаще он расхаживал между столиками, обращаясь то к одному, то к другому пациенту с какой-нибудь банальнейшей сентенцией. Типа:

– Ну, как вы себя сегодня чувствуете?

Или:

– Милейший, вы сегодня в ударе!

Или:

– Дорогая моя, вы очаровательны!

Наверное, он всерьез думал, что таким образом поднимает наш моральный дух и вселяет в нас здоровый оптимизм.

Увы, в этом месте ничего здорового не было, нет и не может быть. Здесь корежат и ломают людей и без того страдающих от неизлечимой болезни. Для чего это делается, я не понимаю. Если от нас хотят избавиться, тогда гуманнее, да и проще было бы сразу пристрелить нас, а не держать в этих проклятых клетках.

Почему они так не делают?

Я не знаю.

Зажимая рукой кровоточащую рану на шее, Герман матерился на чем свет стоит.

– Кончай! – прикрикнул на него Шарков. – Не так уж и больно!

– Зато обидно, – процедил сквозь зубы Герман. – За что он меня?..

– Ты увез его из дома, – напомнил Кеша.

– Не я, так кто-нибудь другой это сделал. А я хотел по-хорошему.

– Расскажи ему об этом, – Кеша с ухмылкой кивнул на альтера.

Герман бросил недобрый взгляд на мальчишку, который сидел, пристегнутый ремнями, упакованный в смирительную рубашку, с завязанным кружевной салфеткой ртом. Смирительная рубашка была ему велика и, постаравшись, альтер сумел бы из нее вывернуться. Но он даже не пытался освободиться.