Дмитрий Панасенко - Ллойс

****

– Слушай, как тебя там, Дохлая, да? Ну, не бузи. Хватит мне дом громить. – Обеспокоенно поглядывая на смотрящий ему куда-то в область живота ствол обреза, старик примирительно поднял руки. – Я, ведь, от оплаты не отказываюсь. Половину цинка девятки и двести грамм серебром. Половину ты уже взяла, значит…

– Это был кидок, Ленивец. А за кидалово платят по-другому, – весело улыбнувшись, Ллойс опрокинула набок очередной шкаф с аккуратно расставленной в нем фарфоровой посудой, дождалась, когда затихнут треск и звон. Удовлетворенно кивнула и смачно плюнула, целясь на стоптанные ботинки замершего у опрокинутого стола старосты. Не попала. – Мой любимый ножик обошелся мне в сто пятьдесят серебром, «Хронос» – почти в триста, придется возместить, дедуля, а это, еще не считая моих нервов. И ручки-то свои механические опусти, опусти. Надеюсь, ты понимаешь, что прежде, чем своими грабками до меня дотянешься, я тебе помидоры-то отстрелю. По бабам бегать уже не получится. Это надо же придумать такое. Мол, у тебя колония наноботов есть, что от всех болячек защищает. И боты, будто только половым путем передаются. И какая курица на такое клюнет?

– Есть колония. «Неприкасаемый» называется. – Вздохнул старик, медленно опуская руки. – Из семейства клещей, так что действительно передается. Только не надолго. Сломались боты. Размножаться не хотят. У меня отец в «Нанотехе» работал. Я еще совсем мальцом был, когда он мне первичную культуру ввел. Остальные не успел. Под «горячий» дождь попал. За месяц упырем стал. А протезы и остальное я уже потом, в армии сообразил.

– Это сколько же тебе лет, Ленивец? – Удивленно вскинула бровь наемница.

– Сто двадцать восьмой пошел, – угрюмо буркнул старик.

– И не надоело юбки мять? В твоем-то возрасте, дедуля. – Насмешливо хохотнув, Ллойс пинком отшвырнула в угол комнаты письменный стол. – Не развалишься?

– Не твое дело, пигалица. Еще учить меня будет. – Раздраженно фыркнул старик. – Ну, так возьмешь, что даю, или дальше этот цирк продолжим? Ты, ведь, не права, Нежить, и сама это прекрасно знаешь. Не обязан я тебе всю информацию по заказу давать. Да и не выполнила ты его вовсе. Батарей у тебя с собой нет.

– Как нет? – Ненатурально огорчилась наемница. – Неужели выпала? – Не опуская оружия, девушка скинула с плеч потрепанный рюкзак и бросила его под ноги старосты. – Смотри-ка, нашлась! Хрен ты старый!

Неожиданно привлеченная донесшимся снаружи гомоном, Элеум, позабыв про старосту, подошла к окну и с интересом проводила взглядом целый выводок одетых в лохмотья детей от пяти до семи лет.

– Тепличных рабочих детки, – пояснил Ленивец. – На учебу идут. Грамоте учиться.

– Всех учите? – Удивилась наемница.

– Конечно. – Кивнул староста. – Всех одинаково. А там уже, как у кого мозги заточены. Кто врачом станет, кто теплицы ставить да технику чинить научится, ну, а кто-то читать-писать научится, и все… Но учить надо всех. А то в скот превратимся.

– В мешке одна, как договаривались. Немного «светится», потому я её автомобильным колпаком прикрыла [16], – буркнула неожиданно растерявшая почти весь боевой настрой девушка. – Остальные твои архаровцы и Слепой Пью принесут. Завтра, может быть. Отстали они немного. Заплутали или еще чего, а может, им моя растяжка не понравилась. Не бойся, там светошумовая. Тоже, кстати, оплатишь мне. Пару часов повоют и оклемаются. Наверняка, требуху Серокожих еще принесут и историю, как они героически с ними воевали. А я тебя кинула и сбежала. Уж сделай девушке приятное, дай послушать, как они ее тебе, это фуфло, толкать будут. Что все не взяла – не обессудь. Не люблю я тяжести таскать.

– И откуда ты такая взялась, а? – Вздохнув, Ленивец, заложив руки за спину, начал задумчиво перекатываться с носка на пятку. – Тяжести таскать… Принесла уже… тяжесть… на мою голову. В общинном доме сидит. Третью курицу трескает. Вот проглот. Что я его дружкам, когда они сюда прибегут, говорить-то буду?

– А ты сам подумай, Ленивец, – наемница, опустив обрез, подняла лежащий среди раскиданных бумаг и книг стул и уселась на него верхом. – Допустим, порвешь ты меня сейчас. Ведь, можешь, дедуля, можешь, не прибедняйся. В тебе боевых имплантатов, наверняка, побольше, чем в самом крутом боевике Операторов. Пару пуль, конечно, словишь, но меня задавишь. А пацана прикажешь бритвой по горлу и в овраг. Но есть одна закавыка: его половина деревни видела. Всё равно, кто-нибудь проболтается. Железячники такого не прощают. С тобой даже разговаривать не будут, просто возьмут поселок в кольцо и раскатают из минометов. Или тактикой долбанут, как в Красном. Любят они это дело. Чтоб в щепки да в дребезги, и только яма осталась. – Разглядывающая во время своего монолога лежащую рядом со стулом чудом уцелевшую в устроенном ею погроме расписную фарфоровую тарелку наемница с усмешкой наступила на нее каблуком. Раздался хруст. Староста болезненно поморщился. – А так… Ну, сдашь ты половину батарей, остальные заныкаешь. Парень, ведь, все равно в подвал не лез, так что не знает, сколько их там было. Скажешь, раскаиваюсь, мол, только недавно о супермаркете узнал, да бес попутал. Ветряки, мол, сломаны, а теплицы освещать надо. Еще чего-нибудь наплетешь, слезу пустишь… На лапу дашь, конечно, чтоб на запчасти тебя, болезного, не разобрали. Выкрутишься, одним словом.

– Ветряки, действительно, сломаны. А ночи этим летом холодные. – Вздохнул старик. – Урожай пропадает. И производство прятать уже поздно. Рабе, врач от Бога конечно, но придурок конченый, когда парню ногу вправлял, ему сразу несколько колоний впрыснул. Засветил по полной, шлемазл…

– А это тоже мои проблемы? – Мило улыбнулась наемница.

– Авраама зачем покалечила? У парня через неделю свадьба, – буркнул староста и, осторожно подняв с засыпанного осколками пола колченогий табурет, присел на краешек. – Кабинет мне разгромила…

– Не покалечила, а нос сломала. До свадьбы заживет. Нечего было мне в лицо ружьем своим тыкать. И шлюхой называть. Не люблю.

– Серокожих сколько?

– Всех. Их, ведь, четверо было, так? – Задумчиво почесала переносицу Ллойс.

– Четверых. И нож сломала. В рукопашную, значит… Однако. – Покачав головой, тяжело вздохнул староста. – Ну, и чего хочешь?

Элеум неторопливо убрала обрез в кобуру. Выщелкнула из пачки сигарету. Прикурила. И принялась загибать пальцы.

– Помыться. Пожрать. Отоспаться пару дней. Цинк девятки. Килограмм серебра. Три сотни пятидесятого. Чуток аптеки. Пачку умного бинта. Пятьдесят аддиктола. Пятьдесят медшотов. Вы, ведь, здесь и его гоните, насколько я понимаю. Слишком уж в теплицах набор… специфичный. И чаны с фтороморфом[17] рабочие.

– Глазастая, – хмыкнув, Ленивец задумчиво забарабанил по колену пальцами. – По первым двум пунктам вопросов нет. Можешь хоть месяц здесь жить, столоваться и спать в гостевом доме. Не возьму с тебя ни грамма. В кабак захочешь или еще чего, сама плати. Остальное… ты не обурела, Дохлая? А по пятидесятому… Ну, и где я его тебе возьму?