Елена Долгова - Маги и мошенники

– А ведь ты скоро умрешь, Клаус, – сказал бес. – Я вижу будущее, ты умрешь и смерть твоя будет очень страшной. А когда явишься за Грань, тогда мы и поспорим о твоей душе…

Бретон не дрогнул, лишь правильное лицо его на секунду окаменело, но он тут же рассмеялся над мрачным пророчеством.

– Слуга лжи всегда остается лжецом. Что бы ни случилось со мною – я-то верую.

Демон уже исчез. Я тем временем опустился прямо на пол – не держали ноги. Проклятая собака отвозила мне слюной щеки и шею.

Клаус осмотрел меня с презрительной жалостью:

– Здорово вас потрепало. Умойтесь – вам принесут воды. Не стоило сначала связываться с чертом, а потом бояться его до дрожи в коленях. Эти твари столь же пакостны, сколь и бессильны.

Он уходил, не слушая моих благодарностей. Гордыни у этого экзорциста хватило бы на троих.

Весь остаток дня я провел в сумеречном состоянии души и смутной тревоге. Бес больше не появлялся, мой прежний страх перед ним совершенно исчез, но будущее оставалось неопределенным – друзья мои пропали без вести, сам я лишился свободы, а интуиция настойчиво подсказывала, что уже состоявшийся разговор с Клаусом Бретоном – далеко не последний.

Он пока ни словом не обмолвился насчет гримуаров, но я ничуть не сомневался, что ересиарху Толоссы известна моя тайна.

Я решил было, что меня выдал фон Фирхоф, но потом отказался от этой мысли – не сходилось время. Манера, взгляд, все поведение Бретона выдавали его осведомленность уже в тот момент, когда меня только-только схватили на крепостном дворе.

Должно быть, жара и тревога лишили меня сообразительности – я далеко не сразу вспомнил про ведьму Магдалену. После мучительных размышлений истина открылась мне в самом неприглядном свете: я, без сомнения, был выдан Клаусу колдуньей – чертовка спасала свою жизнь и сводила со мною счеты одновременно.

Ее на первый взгляд беспричинная ненависть имела единственное возможное объяснение – она слишком много знала о моих гримуарах и обо мне.

Кто просветил на этот счет нищую знахарку из богом забытого Тинока? Увы, ответ напрашивался сам собой – его мне подсказали жестокие слова беса. Фирхоф не выдавал меня ересиарху, но он был ключом этой интриги, без сомнения, разыгрывая искренний интерес и честную неосведомленность, он с самого начала знал обо мне все.

Я никогда не был вхож в чертоги имперской администрации, не знал имен и лиц советников Гагена, Канцелярия Короны не про таких, как я. Быть может, положение Людвига не афишировалось за пределами узкого круга высших чиновников Империи. Я сидел на шатком табурете, вспоминал Фирхофа, его отточенную манеру держаться, и уже не имел сомнений – трагического толка шутку со мною сыграл не кто иной, как собственной персоной тайный советник церенского императора.

Боже мой, как я был зол! Я, творец подметных гримуаров, чувствовал себя ничтожеством, обманутым мальчишкой, дураком. Мой гнев слегка умеряли лишь мысли о том, что дела самого Фирхофа обстояли, мягко говоря, неважно – Клаус Бретон не из тех, кто любит министров Империи. Я подумал, что Людвига, быть может, уже нет в живых, и моя злость беспредметна…

Но чувствовать себя обманутым от этого я не переставал. Встреча с бесом не поспособствовала умственной устойчивости, мною овладела глубокая тоска – королева всех депрессий.

Мой несчастный друг, румийский кир! – размышлял я с изрядной долей эгоизма. Ты погиб от руки фанатиков, а я – я остался без возможности получить совет от человека, искушенного в тонкостях внутренней жизни Империи. Воистину, о друзьях редко думаешь, когда они есть, и часто сожалеешь – когда их потеряешь!

В этом состоянии духа я пробыл несколько часов. Ближе к вечеру загремел ключ в замке, и снова появился Клаус Бретон. Ересиарх, кажется, был доволен, на этот раз он выглядел почти добродушно, я слегка расслабился, не переставая, однако, подспудно ожидать подвоха.

Помню, мы с ним ужинали (бретонисты, сменив солдат капитана Морица, доедали теперь желтки тех самых бесчисленных яиц, белки которых пошли на фортификацию).

Клаус держался едва ли не по-дружески, потом мы вместе поднялись на гребень стены, я снова рассматривал панораму Толоссы. К вечеру похолодало, дневная жара отступила, масса прозрачного прохладного воздуха с мора накрыла остров, потеснив и прогнав зной. Ветер с моря еще только готовился смениться ночным бризом с суши, а пока что дым костров императорской армии сносило в глубь материка. Мятежный город засыпал, обретая на краткие часы подобие безопасного покоя. Ересиарх стоял, положив руки на парапет и подставив лицо прохладному сквозняку.

– Чего вы хотите от меня? – спросил я напрямую, намереваясь использовать момент.

– Помощи, – просто ответил он. – Мне нужна ваша помощь, я знаю, кто вы такой.

– Боюсь, вас невольно обманули – «совершать невозможное возможно, лишь разрушая существующее». Я не умею творить настоящих чудес.

– Я представляю, на что вы намекаете, – охотно согласился Бретон. – Поэтому не требую от вас ни уничтожения по мановению пальца вон того вражеского лагеря на холмах, ни чумы на голову императора-беса. Мои желания скромнее – удержать этот город. Если сейчас в кампании наступит перелом, к зиме в наших руках будет весь юг Церена. Тогда есть вероятность, что на нашу сторону перейдут войска. Позже мы справимся сами, если переживем эту неделю. Прошу вас – помогите мне, Россенхель…

Я был поражен и в этот момент понял, как этому человеку удается приобретать сторонников – он не был так хладнокровно циничен, как Фирхоф, даже в махинациях сохранял своеобразную честность. На такие прямые просьбы очень трудно отвечать отказом…

– А почему, собственно, я должен вам помогать?

– Вы сами в душе хотите этого.

– Не уверен. Я далек от богословских разногласий и не вижу причин ради них проливать чью-то кровь, свою ли, чужую – не имеет значения.

Клаус кивнул, не возражая:

– А просто справедливости вам никогда не хотелось?

– А что такое справедливость? – не без умысла спросил я, надеясь посмотреть на непосредственную реакцию ересиарха.

– В Империи изрядная часть владений принадлежат Церкви, это на руку ее формальному главе, Гагену Бесу, императору Церена.

– Не вижу, чем это плохо. Если бы эти земли принадлежали каким-нибудь Финстерам или Виттенштайнам – что бы изменилось?

– Случись война, Финстеры и Виттенштайны сражаются с врагами Церена и отряжают целые отряды за свой счет. Зато церковные доходы оседают без пользы – в виде драгоценных украшений на святых изображениях, которые тем самым превращаются в идолов.

«Что-то ты, Клаус, якшаешься не с имперскими баронами, а с подмастерьями медников», – не без ехидства подумал я. «Должно быть, Финстерам и Виттенштайнам наплевать на преобразования Церкви». Я из озорства решился подколоть Клауса: