Игорь Поль - Ностальгия

– О, я очень старательна! Не люблю учиться, но, когда приходится этим заниматься, делаю это просто отлично. Думаю, вы не слишком устанете от меня.

– Ну что вы, Шар. Не кокетничайте. Разве от вас можно устать? – возражаю я.

Она смотрит на меня немного искоса. Снизу вверх. Испытующе так. Молчит и улыбается мягко. Рука ее крепка и невесома одновременно. Так бы и бродил с ней всю ночь.

Шар рассказывает мне, как училась в университете. Как потешно к ней клеился моложавый преподаватель математики. Как с группой сокурсников ходили в походы в карстовые пещеры и как однажды она отбилась от группы и целый день блуждала одна в подземных лабиринтах, а потом выбралась на поверхность в незнакомом месте. Она говорит и говорит, постепенно забывая, где находится, глаза ее блестят, она улыбается восторженно, словно девчонка, потом она отпускает мою руку и начинает увлеченно жестикулировать. Она теряет постепенно плавную, выверенную, корректную речь, она сыплет совершенно необидными и не пошлыми жаргонизмами, студенческо-корпоративный сленг из ее уст звучит, словно стихи. Я слушаю, боясь вставить хоть слово, чтобы не прервать ее откровения, не спугнуть ненароком. Раскрепостившись, сняв невидимую броню женщины-офицера, она превращается в живое, очаровательно-непосредственное существо. В восхитительную женщину, к которой так и тянет прикоснуться, чтобы убедиться – она настоящая. «Ей всего-то тридцать. Совсем молодая еще», – думаю я. Кажется, с сожалением думаю, потому что мои тридцать – я уж и забыл, что чувствовал тогда, как жил, и все равно – мои тридцать уже давно позади, и на женщин теперь я смотрю все больше созерцательно. И злюсь на себя за это, потому как кобелизм – моя неотъемлемая черта, но вот нет чего-то в башке, хоть убей, и все больше говорить хочется, хотя иногда глазами тайком по привычке ощупываю ее фигуру, цепляюсь за ее выпуклости и глушу в себе мальчишеский порыв – развернуть ее лицом к себе, прижать грубо, пробежать ладонями по всему ее гибкому телу, измять, как цветок.

К бассейну приходим незаметно, словно и не прошли полгорода. В этом районе пусто, заведений в округе нет, и город шумит где-то за поворотом, просвечивая разноцветными огнями сквозь кроны деревьев. Сонный дежурный в холле, сразу видно, тут не аншлаг. Быстро переодеваемся, встречаемся у входа в зал. Сторона для рядовых ярко освещена, у бара гуляет какая-то веселая компания, пользуется пустотой, отрывается по полной. Многоголосый смех, я бы даже сказал – гогот, отражается от воды.

– Может быть, лучше пойдем на нашу сторону? – неуверенно интересуется О'Хара. – Там никого.

– Если пригласите – с удовольствием.

Мы перелезаем через невысокое ограждение «для господ». Служащий смотрит на экранчик сканера. Кивает приветственно.

– Все в порядке, лейтенант. Прошу.

– Этот господин со мной.

– Хорошо, мэм. Включить свет?

О'Хара вопросительно смотрит на меня. Над дальней стенкой царит полумрак. Только редкие светильники у дна, да отсветы из соседнего отделения разбавляют тьму.

– Оставьте так, если можно, – прошу я. – Так вполне уютно.

– Только нырять без освещения запрещено, – предупреждает парень.

– Не волнуйтесь, мы правила знаем, – успокаиваю я его.

Служащий скрывается в темном коридоре. Остаемся одни в уютном сумраке, если не считать звуки веселья, доносящиеся через бортик. Зеленовато-серая вода, едва разбавленная желтыми подводными фонарями, придает помещению этакий романтический налет.

– Ну что, поплыли? – спрашивает О'Хара.

– С удовольствием, Шар.

Мы опускаемся в воду и плывем по соседним дорожкам. Я неспешно гребу, стараясь не обгонять ее, О'Хара, наоборот, старается показать мне, на что способна. Плавает она, кстати, вполне сносно. Хотя это неудивительно – иначе она бы из офицерской школы пробкой вылетела.

– Шармила, не нужно выкладываться, – прошу я ее.

Она сбавляет темп.

– Почему?

– Получайте от процесса удовольствие. Вода – ваш друг. Представьте, как она проходит сквозь вас и смывает все печали. Плывите не спеша, но отдавайтесь движению полностью. Распрямляйте тело до конца и скользите.

Она смотрит на меня удивленно. Пробует. Сбивается на барахтанье. Снова пытается. Тело ее, покрытое почти прозрачным в воде купальником, подсвеченное снизу, тюленем скользит в толще воды. Как могли ее ноги показаться мне суховатыми? Они просто великолепны! Стараюсь на разглядывать ее, точнее, стараюсь, чтобы это не выглядело слишком явно. Темнота помогает маскировать мои жадные взгляды.

– Еще резче! Спина прямая! Выдыхайте медленно! – подбадриваю я ее.

Она действительно легкая ученица. Старательная, но не зубрилка. Понимает меня с полуслова. Плаваем от бортика к бортику минут тридцать, пока она не сдается.

– Передохнем?

– Конечно, Шар. Вы и так долго продержались.

– Да ладно вам! Терпеть не могу, когда мне льстят, – полушутя отмахивается она.

– Я абсолютно честен. Никакой лести. Вы неплохо чувствуете воду.

– Вы поплавайте пока без меня. Я вымотала вас, наверное, – улыбается О'Хара.

Я ввинчиваюсь в воду. Лечу в полутьме двухударным кролем. В темпе прохожу туда-обратно, перехожу на брасс. Тело горит и просит добавки. Вода придает мне силы и словно расступается передо мной. Пятна фонарей под водой качаются перед глазами размытыми дугами. Я испытываю настоящий, ни с чем не сравнимый кайф, словно дельфин, попавший в родную стихию после долгого перерыва. Я играю и кружусь в диком кураже, демонстрируя благосклонной самке свои достоинства. Я рассекаю воду тредженом. Я выпрыгиваю над водой в энергичном баттерфляе. Я ныряю и с десяток метров плыву под водой и в заключение торпедой выметываюсь на стенку, обрушив на мозаичный мягкий пол поток воды. О'Хара сидит, обняв колени, и не спускает с меня глаз.

– Вы просто артист, Ивен, – наконец говорит она.

– Вы преувеличиваете, Шар. Но я рад, что вам понравилось.

Некоторое время мы сидим рядом, болтая ногами в воде.

– Знаете, а в Древней Греции человек, не умевший читать и плавать, считался невежественным, – говорю я.

– Ну, по меркам древних греков, Ивен, вы профессор, не иначе.

Смех ее задевает внутри меня какие-то струнки, я подвешен на этих струнках, как деревянная суставчатая кукла, и управляет она мною не хуже опытного кукловода. Мне хочется обнять госпожу лейтенанта или просто взять за руку – такая она сейчас близкая. Но я понимаю: это предел, за который лучше не переступать. Как там намедни говорил Гус: «Без всякого траха в кайф». Или что-то вроде. Когда я рядом с Шармилой, Ника отпускает меня. Не тревожит больше. Дай ей Бог счастья за все, что она для меня сделала. Я был с нею счастлив целый год, это само по себе не мало. Добрая память о моей длиннолапой кошке – все, что мне осталось. И мне так легко от этого, что хочется глупости делать. Мы болтаем с Шар просто так, ни о чем. И понимаем, что вот-вот начнем о личном, наши занятия плаванием – глупейший предлог, наивный обман окружающих, и нас тянет друг к другу, но проклятые условности не позволяют перешагнуть рамки. Нас словно силовой барьер разделяет. Говорить можно, а прикоснуться – никак. И смотрит она на меня искоса так, словно видит насквозь, и улыбается грустно, читая мои глупые мыслишки.