Игорь Поль - Ностальгия

– Рыжий, стоп! – ору я. – Назад! В строй! Прекратить огонь! Рассредоточиться! Прекратить огонь! Крамер, твою мать, ко мне! Прекратить!

«Томми» тяжело выбирается на дорогу кормой вперед. Топтун нервно крутит башней. Мои ползут в пыли, укрываясь кто где – за обломком скамейки, в выбоине на обочине, кругом голое пространство, особо спрятаться негде. Мышь ползет к раскиданным вокруг дымящейся воронки белым телам, закинув винтовку за спину. Крамер спиной вперед отходит под защиту брони. Медленно идет, щупает стволом дым перед собой. Еще шаг, и он в безопасности. И – «блям» – его сбивает на землю. Здоровенная туша с маху хлопается о камень, катится сорвавшаяся с крепления граната. Еще одна пуля выбивает рядом с ним пыльный фонтанчик. Кто-то тащит Крамера за ремни под броню. Пулемет его сиротливо валяется в пыли, растопырив сошки.

«Дзи-ик!» – пуля с визгом рикошетирует от гусеницы над моей головой. Это уже с тыла.

– Калина, Нгава, дым по фронту! Всем лежать! Укрыться! Гот, Чавес, дым с тыла! Паркер, готовность фугасным! Рыжий, ставь поле!

Звук постепенно приходит ко мне. Ротный запрашивает взводных. Взводные по очереди докладывают ротному. Ротные докладывают комбату. «Мошки» крутятся в пыли, разлетаясь по сторонам. Где-то зовут санитара. Редкий неприцельный огонь плещет из-под гусениц – огневая разведка.

– Здесь Лось-три, попал в засаду, – передаю я. – Снайпер ориентировочно на десять часов, ориентир… ориентира нет, двухэтажные дома напротив, двести метров. Снайперский огонь с тыла, целей не вижу, запрашиваю поддержку. Медика для Размазни-один, их подбили, диверсант-смертник, прием.

Кол рядом со мной звонко щелкает. Еще раз.

– Вижу его, садж! Один готов! – докладывает он. – Там их немерено, вычислитель шкалит.

– Может, гражданские? – уточняю я.

– Какие тут, к херам, гражданские? Я их сортировать не умею!

– Паркер, пара фугасных, по указателю Кола. Огонь по готовности. Топтун, пара плазмы. Пара, не десять!

Паркер немедленно бухает своим чудищем. Вспышка выстрела на мгновение проступает из дыма. Над головой дважды рявкает «Томми». Еще через десяток секунд взвод оружия превращает улицу по сторонам от нас в ревущий огненный ураган.

Медэвак зависает над горящей деревней. Медленно опускается над колонной. Пулеметы его захлебываются гильзами – огонь прикрытия, да и нервничают бортстрелки, жить хотят. С воздуха наша колонна – ад сплошной. Мы помогаем цеплять тела разведчиков в раскачивающиеся от ветра люльки. Откуда-то несут еще раненых. Крамер матерится по-черному, не хочет улетать, глупый. Требует назад свой пулемет. Идиот, хоть неделю, да полежал бы в чистых постелях без насекомых. Беспилотники кидаются напалмом, солнца не видно из-за черного дыма, я гадаю: останется что-то от Порту-дас-Кайшас к вечеру или все же мы ограничимся предместьем?

Когда пожары немного стихают, мы грузимся, и коробочки окружают деревню со всех сторон. Мы редкой цепью входим с окраин, и никаких любопытных лиц нет за занавесками. Нет вообще никого, все попрятались. Многие попытались сбежать в поля, как только началась стрельба, и зря. Хороший «тук» – мертвый «тук»: беспилотники открывают огонь по любому бегущему, разнополые трупы с отстреленными конечностями лежат в межах и в оросительных каналах, мы проходили мимо них, когда разворачивались в боевые порядки. Дым стелется вдоль улиц, дышать без брони проблематично, «мошки» втискиваются во все щели, мы по двое входим в каждый дом и переворачиваем там все вверх дном. Перепуганные хозяева лежат на полу, лицом вниз, сжав затылки ладонями, или скулят что-то на ломаном имперском в подвале. Я не вхожу внутрь, вместе с Паркером мы остаемся снаружи, так положено – пара внутри, пара снаружи. В одном из домов Калина находит спрятанный в подвале дробовик. Хозяина прикладами выгоняют наружу. Избитый крепкий мужик на ломаном имперском божится, что это охотничье оружие. Вводная гласит – мужчин в доме, где будет обнаружено оружие или боеприпасы, расстреливать на месте. Я киваю Калине. Тот поднимает трофейный дробовик и сносит незадачливому хозяину башку. Экономит свои патроны. Стреляет по окнам раз, другой. Рамы вылетают со звоном. Потом вставляет оружие под дверь и с гулом усилителей гнет ствол. Стекла усеивают чистый дворик с лужей крови посередине. Выстрелы хлопают со всех сторон – морпехи вышибают замки. Где-то на соседней улице бухает плазменный разрыв. С треском рушится кровля внутрь полыхающего дома. Калина с Нгавой пинком распахивают очередную дверь. Через дверной проем я вижу лежащих на полу людей. Женщина лет сорока, еще крепкая, с рельефным телом, длинные густые волосы разметались волной, черная юбка задралась на красивых ногах, она в ужасе прижалась щекой к полу, боясь пошевелиться, взгляд ее остановился на мне, я вижу совершенно обезумевшее от страха существо, слеза катится по ее лицу, она судорожно дергается, боясь всхлипнуть. Калина перешагивает через нее, как через вещь, плотоядно оглядывает ее сверху, поднимает за волосы голову лежащей рядом молоденькой девушки, чуть постарше моей Мари, скидывает перчатку, жадно мнет ее грудь – хороша, чертовка! – отпускает, пинает ногой шкаф. Посуда со звоном стекла валится на пол ему под ноги. Он ковыряет штыком внутри шкафа, выкидывает какие-то бумаги, достает и пихает в набедренный карман ворох местных разноцветных денег. Он распален, налет цивилизации сдуло с него, как пепел, он завоеватель в побежденном городе, ему все можно. Он натыкается на мой взгляд, похабно подмигивает, здоровый сытый жлоб, а когда выходит вслед за Нгавой наружу, так и не найдя ничего и жуя яблоко, что стащил походя на кухне, я говорю ему:

– Я тебя, ублюдок, расстреляю, если ты еще раз яйца свои тут почешешь, мудак долбаный, онанист, быдло опущенное! Ты, бля, морпех, а не нацик сраный, и не хрена тут броню говном мазать, понял! Встал рядом и в дома не суйся больше! Паркер! В пару с Нгавой вместо этого выблядка!

Паркер кивает, идет вслед за Нгавой, так и не поняв ни черта, чего я взорвался, смотрит на меня удивленно. Калина ошарашен – как же так, он крутой морпех, все по инструкции, все согласно вводной, мы тут, чтобы этих черных мочить, и они наших братанов только что положили, какого хрена этот пижон на меня взъелся? Он сверлит меня ненавидящим взглядом, я поворачиваюсь и смотрю на него в упор, он не выдерживает, опускает голову, играет желваками. И я понимаю, что теперь – все, или я его, или он меня, и спиной к нему лучше не стоять, но эти игры мне знакомы, я эту блядь в первом же бою в говно вобью, тормоза с меня слетают, и все это говенное боевое морпеховское братство – сказки для новобранцев в чистилище, и я – Господь Бог, я решаю, кому тут жить, а кому помереть, и вот я решаю – эта мразь жить не будет. И что-то такое, наверное, исходит от меня, потому что Калина вдруг опускает забрало и трусит по-быстрому вперед, проглотив все, что хотел только что сказать. Остается еще шанс остаться чистым – доложить взводному о недостойном поведении и попытке изнасилования гражданского лица и расстрелять ублюдка перед строем, но я решаю – нет, я сделаю все по-своему. И обратной дороги нет у меня больше.