Андрей Щупов - Дитя Плазмы. (Сборник)

— Послушайте! А может, вы верующий?

— Смотря во что.

Доктора такой ответ не устраивал, и он громко фыркнул.

— Но в церковь-то вы, конечно, заглядываете?

— Нет, не заглядываю. Хотя пару раз бывал. Слушал, как поют.

Доктор покачал головой. Я думал, он скажет: «Мда… Ох, уж мне эти печорины с онегиными! Рыцари гипертрофированных чувств… Шагу не ступишь без того, чтобы не угодить на какого-нибудь нытика!» И я бы тогда откликнулся: «Да, я нытик, но вы врач и должны помогать нытикам. Потому что все больные — нытики, и это факт, от которого никуда не деться. Здоровым некогда ныть, они живут, чтобы радоваться, а не пугаться.» И возможно, доктор взглянул бы на меня с интересом или во всяком случае без отвращения. И задал бы пару задушевных вопросов, на которые я ответил бы столь же задушевно. И мы разошлись бы добрыми друзьями. Но он промолчал. И только еще раз фыркнул, подтверждая свое нежелание стать моим другом. По всей видимости, я начинал его серьезно раздражать. Аллопатия всегда презирала гомеопатию. Мне захотелось ударить его кулаком. Ударить и тут же спрятаться в шкаф, что стоял у стены. Мысли и желания были моими, — деваться от них было некуда. Презирая себя за подобные позывы, я на секунду зажмурился.

Доктор тем временем сгорбился за столом и что-то быстро строчил на бланке. Подавшись немного вперед, я разглядел, что под рукой у него рецепт. Действовало загадочное правило. Пациенту ничего не объясняли и пациента профессионально отфутболивали. Желание спрятаться в шкаф исчезло, зато ударить кого-нибудь захотелось прямо-таки до слез.

Разумеется, мне выписывали бром и димедрол. С сеансом психолечения было покончено. Ни он, ни я более не вымолвили ни слова. Должно быть, внутренне мы успели рассориться и разойтись — два совершенно чуждых друг другу существа.

Уже на пороге, прикрывая за собой дверь, я что-то буркнул прощаясь. Доктор пробурчал аналогичное в ответ. Вполне возможно, что я пробурчал «идиот». Что пробурчал в ответ доктор, знал только он сам.

Урна стояла у крыльца — пыльная и заплеванная, скособоченная от множества ударов, десятки раз крашенная — прямо поверх отпечатков и плевков. Мимоходом пожалев ее, я сунул руку в карман. Неразборчивая писанина доктора птичкой спланировала в неблагородную компанию окурков, яблочных огрызков и скомканных фантиков. За спиной мелодично напевал женский радиоголос. Разумеется, про «оу-оу».

На психиатра я не обижался. За свою жизнь мне удалось повидать порядка сотни стоматологов, десятка три кардиологов и около тысячи терапевтов. По-настоящему лечить из них умели только единицы. Остальные измеряли температуру, выписывали анальгин с аспирином, со знанием дела толковали о горчичниках и банках, засыпали клиента с ног до головы мусорной латынью, а в критический момент бочком-бочком отходили в сторону.

Впрочем, ругать врачей — занятие неблагородное. Плохих врачей много. Их даже подавляющее большинство. Но их ничуть не больше, чем плохих академиков и политиков, никчемных бухгалтеров и слесарей-сантехников. Везде и всюду суровая статистика с готовностью предложит вам одни и те же цифры, но так уж получается, что злятся более всего на врачей. Оно и понятно, здоровье — собственность частная и неделимая.

Чтобы не было так обидно, я зашел в аптечный ларек и разом накупил капель от насморка, мази для глаз, пузырьков с йодом и таблеток от головы. В булочной по соседству приобрел розовый и пухлый батон с подгорелым низом. Набив таким образом патронташ, я чуточку приободрился. Бороться — не бегать. Теперь я во всяком случае был во всеоружии и энное время мог вполне отстреливаться от самых различных напастей. И тут же, требуя цитрамона, заныла голова. Лоб, подключенный к внутреннему напряжению, стал медленно накаляться. Я полез в карман за таблеточной упаковкой.

У этих головных болей один плюс. Когда холодно, можно греть ладони о лоб. А холодно у нас было теперь почти всегда.

Зонт медузой распластался над головой. Под ногами вскипали пузыри, кругом клубилось безымянное море. Я шел пешком, транспорт меня более не интересовал. Только что я выбрался из троллейбуса. Пробиваясь к освободившемуся месту, мелкая старушонка болезненно ткнула меня локтем. Внешне я остался совершенно безличен и даже напустил на лицо дымок легкого презрения, но внутренне тотчас сжался.

Одна-единственная старушонка, не сомневающаяся, что пробивать дорогу в транспорте нужно именно таким способом, вышибла меня из колеи. Вновь я ощутил себя шпионом в стане врагов, диверсантом, прилагающим титанические усилия, чтобы казаться одним из них, но мне это плохо удавалось. Язык, на котором они обращались друг к другу вызывал у меня спазмы, их красноречивые жесты при попытке копирования приводили к судорогам. Я балансировал на краю пропасти. Любое неосторожное движение, слово — могли выдать меня с головой.

Жутковатая вещь — разговаривать на чужом языке, на чужой планете, двигая руками и ногами, согласуясь с общепринятыми нормами. А попробуйте-ка признаться вслух, что этих самых норм вы напрочь не принимаете.

Кролику, переселившемуся в тигра, тоже, вероятно, придется глотать мясо, но и тошнить его будет при этом беспрерывно.

Вспомнилось, как около месяца назад за окнами раскричались ночные мушкетеры. Двое трезвых колошматили троих пьяных — шумно, не соблюдая никаких правил приличия. Возможно, они считали, что им нечего скрывать и нечего стыдиться. Ночные бретеры ругались в голос и не стеснялись бить ногами по голове. Никто украдкой не озирался и никто не караулил на «шухере». Миру открыто преподносилось кривое зеркало, и квартал безмолвствовал, обратившись в гигантский ночной ринг.

Сотрясаясь от пульсирующего озноба, я поспешил укрыться в ванной, где немедленно включил горячую воду. Но и там я слышал то, чего никак не мог слышать, — хлюпанье выбегающей из ран крови, удары твердого неживого о мягкое живое. А минутой позже слух стал ловить далекое эхо канонады. Стреляли из орудий по густонаселенным районам, и пятнистые танки вползали в город, угрожающе задрав стволы. Чернобородые мужчины, сжимая в руках оружие, недобро смотрели на пришельцев, глазами выискивая цель. Солдаты, мешковатые и неповоротливые от усиленных касок и тяжелых бронежилетов, вжимали головы в плечи, озирая черные провалы окон, чувствуя за этими бойницами чужие караулящие глаза. Затевалось страшное. Снова у всех на виду. И мир по-прежнему безмолвствовал, утешаясь тем, что бойня происходит за тысячи миль от безмятежного большинства. А я слышал и видел все…

Простейший тест на выявление невроза. Вопрос: «Спите ли вы, мсье, с открытой форточкой?» Ответ: «Да… То есть, нет, но… Я бы хотел и даже с радостью, но не могу. Не в силу страха перед холодами, а в силу страха перед звуками. Не умею, знаете ли, не слышать…»