Максим Макаренков - Стражи. Боги холода

– Спасибо, – коротко, но от всей души поблагодарила она Вяземского.

Уехала Таня только в начале восьмого, когда апрельский вечер решительно вступил в свои права, и парк затянуло зябкими сумерками.

Трясясь по колдобинам грунтовки, она поймала себя на мысли, заставившей ее досадливо зашипеть: – Ай-й, прекрати.

Ей очень не хотелось уезжать. А хотелось сидеть в беседке рядом с Яном и смотреть, как вечерние тени размывают очертания деревьев, вдыхать запах весенней ночи, мерзнуть в своей тонкой городской куртке, а потом отогреваться в той маленькой столовой, где они обедали, и смотреть, как Ян, поглядывая на дверь, ложкой поедает варенье.

Сейчас эти мысли снова вернулись.

Решительно выпрямившись, она нажала кнопку переключения радиостанций на автомобильном приемнике. Удовлетворенно сказала: – О, то, что нужно!

И бодро заголосила вместе с солистом «Наива»:

Если бы Татьяна или Вяземский знали о трагической участи капитана Нифонтова, если бы Ян попросил ее заняться поисками чуть раньше, если бы он несколько раньше узнал о «расчлененке», которую уже забрало в свое производство и строжайше засекретило ФСБ…

Сколько их, этих вечных «если бы»?

Многих событий бы не произошло, многие люди остались бы живы, но все случилось так, как случилось.

Татьяна уехала домой, а Вяземский вызвал к себе Олафа, и, налив ему большую кружку крепкого черного чая, предложил присесть в одно из кресел, стоявших возле столика у окна.

Сам сел напротив, задумчиво уставился в непроглядную темень.

– Ян Александрович, что вас беспокоит? – прихлебывая чай, спросил Олаф.

Вяземский помолчал, поглаживая пальцами подбородок.

– Понимаете, Олаф, я никак не могу связать воедино кучу разрозненных фактов. Я чувствую шевеление вокруг, понимаю, что готовится что-то серьезное, возможно, даже один из Прорывов, но как только я пытаюсь сконцентрироваться и собрать картину, детали тут же разлетаются.

– Вы думаете, они действительно могут готовить Прорыв? Последний раз это случилось… сколько? Сорок или пятьдесят лет назад. Насколько я помню, австралийцы после этого заверяли нас, что Граница запечатана настолько надежно, насколько это вообще возможно.

Вяземский указательным пальцем потер свою искривленную переносицу:

– Печати! Вы не хуже моего знаете, насколько они условны. Да, австралийское отделение поработало замечательно и теперь там тишь да гладь. Но вопрос надо ставить иначе – чей именно Прорыв может готовиться? И почему именно здесь? И какое ко всему этому отношению, черт побери, может иметь аргентинский мошенник Лесто?

– Не пойму. Пока не пойму, Ян Александрович, – признался Олаф.

– Вот и я пока не понимаю.

Бесшумно поставив чашку на столик, Олиф снова откинулся в кресле.

– Скажите, а вы действительно думаете, что эта журналистка может раскопать что-нибудь стоящее?

– Откровенно говоря, нет. Но – сами знаете, иногда случаются самые невероятные вещи. К тому же, для нее куда безопаснее сидеть в архивах и беседовать с благообразными старичками-учеными, нежели рыскать по городу в поисках информации о Лесто. Откровенно говоря, я еще не знаю, как аукнется ее просьба, с которой она обратилась к Станиславу Загорулько.

– Думаете, этот будет рыть всерьез?

– Мало того, он уже роет. Вот скажите, вы верите в совпадения?

– Если честно, не очень, – сдержанно улыбнулся Олаф.

– Вот и я не очень. А то, что капитан Загорулько служил в группе, обеспечивающий силовое прикрытие экспедиций «Спецотдела», и вовсе наводит меня на тяжкие размышления. Кстати, это стопроцентно достоверная информация?

– Абсолютно. Поверьте, я перепроверял по нескольким источникам – уточнил Олаф. – Сегодня с утра данные подтвердили. А потому, снова встает вопрос, который я вам задавал сегодня утром, когда отследил активность этого детектива – случайна ли ваша встреча с Бересневой.

Вяземский встал, прошелся по кабинету, остановился перед собеседником.

Покрутил головой, разгоняя напряжение после трудного дня. Ответил:

– А вы знаете, думаю, случайно. Либо ее используют настолько втемную, что она это как вмешательство даже не воспринимает. Понимаете, не будь это так, она не стала бы обращаться к Загорулько настолько открыто. Да и сам этот отставной капитан не полез бы так прямолинейно меня проверять.

– Похоже на то, – кивнул, поднимаясь, Олаф, – Какие распоряжения будут на завтра?

– Завтра мы с вами будем совершать визиты. Мне очень интересно, что же, все-таки, черт побери, происходит в этом славном городе.

В это же время в одном из особняков, расположившихся в самом центре Москвы, состоялась беседа, содержание которой очень заинтересовало бы Яна Вяземского и Олафа.

В комнате, освещенной лишь несколькими масляными светильниками, находились двое.

В невысоком ухоженном мужчине ярко выраженного латиноамериканского типа Татьяна без труда узнала бы Мануэля Лесто. Сейчас дон Мануэль взволнованно расхаживал перед вторым участником разговора, который слушал торопливую речь дипломата, вольготно раскинувшись в мягком кожаном кресле.

Разговор шел на языке, который вряд ли поняли бы даже те, кто сегодня называет себя потомками ацтеков. Звуки этого языка некогда грозно разносились с вершин ступенчатых пирамид, обильно орошенных человеческой кровью, повергая в ужас окрестные племена.

– Поймите вы, – горячо убеждал Лесто, – нельзя действовать настолько неосмотрительно! Мы лишены поддержки Старых Кланов, у нас почти нет здесь серьезных агентов влияния (конечно же, он употребил другое понятие, но его аналог в нашем с вами языке найти почти невозможно)! Попробуйте объяснить это нашему почтенному гостю!

– Гостю? – холодно спросил сидевший. Его широкое круглое лицо с толстыми мясистыми губами и тяжелыми веками напоминало маску древнего жестокого божества. Веки лица-маски дрогнули, и Лесто, споткнувшись на полушаге, остановился. Взгляд черных, горящих жестоким внутренним светом, глаз, пригвоздил его к месту.

– Гостю? – переспросил широколицый. – Вы забываетесь, Лесто. И забываете, что тот, кого вы назвали гостем, является вашим хозяином. И если Говорящему с Тецкатлипока нужны для смертного существования жизни этих белых дикарей, то он их получит столько, сколько требуется. Это понятно?

Лесто вытер белоснежным платком посеревшие трясущиеся губы:

– Великий Ицкоатль, поверьте, я нисколько не сомневаюсь в мудрости Говорящего. Вы знаете, что во всем здешнем мире ему не найти более преданного слуги.

– Конечно, знаю, – высокомерно ответил Ицкоатль. – Ты же прекрасно понимаешь, что твое жалкое существование зависит от того, насколько ты будешь полезен Говорящему с Тецкатлипока.