Сергей Вольнов - Пожиратель Пространства

– Таковы, милсдарь Убойко, истинно таковы, – соглашается старик, берёт некое подобие кувшина и плещет в глиняные кубки ещё бражки.

В призрачном свете, испускаемом люминофорной плесенью, покрывающей потолок, он выглядит фантастически потрясно. Со своей длинннннннннючей седой бородищей, с такими же буйными космами, и в ниспадающей свободными складками расшитой хламиде «а ля Патриарх Всея Великая, Млечныя, Ближныя, Новыя, Красныя, Срединныя, Квазарныя и Дальныя Руси».

Законным Владетелем коей он бы и стал, сложись его судьбинушка иначе, и не сиди он сейчас под плесенью, испускающей призрачный свет… Впрочем, в ином свете я его никогда не видел, и как он выглядит под солнечными лучами, могу только гадать. Ясный пень, и я через год—другой таким лохматым вуйком заделаться могу…

Ежели своевременно не рвану когти. Или – не дождусь своих… А как же ж дождаться, когда терминал, падлюки рукокрылые, содрали, и суперпробойники ни хрена не суперпробивают толщу горы, впервые с ними этакий казус приключился… Оказывается, без терминала—коммуникатора, привычного чуть ли не с младенчества, – голым и беззащитным себя ощущаешь, забодай дхорр… как младенец.

Оторванность от всего мира не просто удручает, она ДАВИТ. Почти физиологическое ощущение удушья.

Ясный пень, этакая жуть мимо меня, вечно крайнего, пройти никак не могла. Я перестал быть пойнтом Сети, с ума сойти!.. В самом жутком кошмаре такого поворота не приснилось бы!

Хошь не хошь, но во всякое фэнтэзи – заклятья—муклятья, колдовство—мудовство, – верить начнёшь. Невольно, и без страстей—мордастей, ихним высочеством поведанных. С ними же – и подавно.

Хорошо хоть, ощущаю, что все МОИ живы. Видать, мутотень Света – местные магические «костюмы» нейтрализовать не в состоянии. Эх, если б ещё я сам в этой мутотени разобрался! Весточку ПаПе передать бы…

– Будьмо! – приподымаю я свою глиняную посудину на уровень глаз, чествуя царевича Романова, и подношу её ко рту.

Опрокидываю пойло залпом. На вкус мерзость отъявленная, но крепка—а—а—а—а—а! Что да, то да.

– Бывай здоров, – кивает старик Никодим, и тоже опрокидывает свою порцию. Пить он силён, я уж просёк. Чувствуются отборнейшие гены. Крякнув, занюхав корочкой хлебоподобного изделия и привычным быстрым жестом осенив рот крёстным знамением, евойное высочество продолжает:

– Мы, человеки, по спесивости своей неизбывной, сочли вЕдомую нам околицу космоса Обитаемой, себя в пупы записавши. Число парсеков, от условленного края до условленного края простёршихся, парой десятков знаков измеряем, зато довольны собою несказанно. Убожества собственного традицонно не осознавая. Огдыбики, не в обиду им будь сказано, сотней десятков знаков свои освоенные пределы меряют, знать о человеках не знают, и такоже – пупами вселенскими себя почитают…

– Вектор и координаты, твоё высочество?! – жадно любопытствую я.

– Да кабы ж я ведал… – усмехается царевич Никодим и гладит свою поясную бородищу. – И кабы крыланы могли растолковать… У них ить иная система счисления, вроде как троичная. А может, стоодиннадцатиричная, я сам толком не разобрался.

– Жаль… – вздыхаю я.

Ещё бы. Одна только мысль о том, что царевич Романов реально общался с представителями расы, обитающей в НЕКИХ пределах, аналогичных нашим родным ОПределам, но о которых мы – и не подозревали, ни сном ни духом не ведали… что разговаривал он с существом расы, являвшейся в ТЕХ пределах аналогом расы человеков—землян, доминирующей в наших ОП… одна только мысль о РЕАЛЬНОСТИ этого заставляет сердце замирать от сладкого ужаса и голову кружиться от щемящего предвкушенья…

Это ж какие рынки сбыта немеряные открываются!.. тысячи цивилизаций… мириады портов… Забода—а—ай меня дхорр, да это ж просто материализованная МЕЧТА ВОЛЬНОГО!

А я тут сижу в темнице без связи… Хоть смейся, хоть плачь.

– Может, оно и так, эх—х. – Вздыхает и царевич.

– Всенепременно – так. Жаль. Лично я давно пришёл к выводу, что мы, разумные, сообразовавшиеся в цивилизации, по определению – шизофреники. Нас тянут в противоположные стороны, условно говоря два разнозаряженных полюса… Эго, наполняющее нутро, и Социо, обволакивающее снаружи. Мы постоянно находимся в состоянии поиска некоего равновесия, однако гармония – это идеал, а идеалы лишь тогда не теряют своей… идеальности, когда остаются недостижимыми. Вот и получается – мы отстаиваем собственную сАмость и одновременно страстно жаждем познавать нечто, отличающееся от собственного Я. Это ведь до дрожи в кончиках пальцев интересно: А КАК У НИХ?! У не таких, как ты. В какие формы они облекают содержание своих мыслей? Что они воспринимают красивым, а что полагают уродством?.. Какой дизайн у вещей, используемых ими в быту, какой, в конце концов, у них системы унитазы, куда ихние женщины девают использованные тампоны и так далее! По—моему, главное, это не зацикливаться. Не считать тупо и непреклонно, что единственно верными являются твоё вИденье мира, твои этические, эстетические и прочие нормы, в процессе воспитания вложенные в тебя средой, окружающей конкретно тебя… и не воспринимать всё ИНОЕ, как девиации, извращения, сбочення… У нас в Экипаже недавно человек появился, странный тип. Я только сейчас понимать начинаю, что он тоже так думает. – Делаю паузу, вспоминая появление упрямого лесняка. Искажённая болью физиономия избитого новичка предстаёт перед мысленным взором… Вздохнув, продолжаю:

– Юноша толерантен к ИНОМУ необычайно, и потому соплеменников—антропоцентристов недолюбливает… Мало того, что «антропо», ведь ещё и между собой, внутри расы, не способны помириться. Сладымарей вон, оккупантов, в ярость приводили некоторые нормы лингвистического правописания, принятые у нас на Стэпе. К примеру, их прямо железом по стеклу корябало от того, что по—нашему: основными знаками препинания являются запятая и точка, а всякие там двоеточия, точки с запятой, восклицательные, вопросительные, дефисы, тире – лишь дополнительные. Поэтому при запятых могут использоваться в любом угодном пишущему количествах. Как в прямой, так и в непрямой речи, хоть по десятку знаков, если тому, кто пишет, это покажется необходимым для эмоционального окрашивания и акцентирования… Такие нормы у нас сложились, мы их не навязывали никому. Но и поступаться ими не желали. А оккупантов корёжило, когда они видели частоколы восклицательных знаков и по пять тире в одном предложеньи… Это всего лишь маленький пример, но из совокупности таких вот маленьких отличий складывалась лютая ненависть «сладымарей» к «степарям». Были «корябанья» и посерьёзней. Например, обычай наших мужчин отращивать и собирать волосы на затылке в «хвост», сплетённый в подобие косицы у самой головы парой—тройкой особых петель, звеньев, или узлов. Мову нашу, со всеми её «извращеньями», просто запретили на хрен, как и язык межзвёздного общения корус, на котором мы с тобой говорим сейчас. За оселедец и расстрелять могли… за ношение креста тоже. Похоже, их просто тошнило от всего, что уходило корнями в христианские и древнеславянские культуры.