Николай Гуданец - Полигон

— Согласен, в какой-то мере это выглядит как естественный процесс, — заговорил Кин, втайне задетый снисходительной бравадой биотехнолога. — Человечество поначалу разводило домашних животных, затем их вытеснила техника, теперь виток завершается. На арену прогресса выходят искусственно выведенные биологические устройства.

— Вот именно, в самую точку! — оживился Харагва. — А здесь, на Тангре, идеальные условия для выращивания новых кремнийорганических существ. Эта планета станет испытательным полигоном для новой цивилизации. Всецело биотехнологической. Вместо того чтобы производить агрегаты, она будет их растить. Не подумайте, что я перебарщиваю, старина. На пороге стоит именно новая, невиданная цивилизация.

Кину захотелось дать волю ехидству, но он сдержался. Всякий ученый мнит себя центром мироздания, а свою специальность важнейшей на свете. Не избежал этого естественного заблуждения и Харагва, однако спорить с ним представлялось бесполезным.

— Я бы сказал, что чисто технический путь развития был неизбежной ошибкой цивилизации, после которой следует возврат к точке бифуркации, — продолжал биотехнолог. — А там разворот на сто восемьдесят градусов и переход к преобразованию живой природы в своих целях, но уже на принципиально другом уровне. Конструирование вместо селекции. Иногда мне вообще кажется, что человечество изначально выбрало порочный путь развития. Ведь гипотетически вполне возможна цивилизация, которая целиком развивается в русле биотехнологии.

— Как известно, никаких других цивилизаций, кроме нашей, пока не обнаружено, — заметил Кин.

— И это накладывает на нас огромную, я бы сказал, космического масштаба ответственность. — Харагва машинально почесал шрам на голове. — Кроме нас, прогрессировать некому. Однако посмотрите, что получается. С точки зрения биотехнологии, человечество уже исчерпало себя и не способно совершенствовать свой природный облик. Существует массовое предубеждение против операций генетической структуры. Даже косметические коррекции, по мелочи, поправить нос или оттопыренные уши, и то заказывают крайне редко.

— Естественно, ведь супруги хотят иметь своего ребенка, во всем похожего на них самих, — возразил Кин.

— Вот именно! — вскинулся Харагва. — А это же тупик.

Он жадно отхлебнул из стакана и подался ближе к собеседнику.

— Понимаете, Элий, на человеческом материале невозможно создавать принципиально новые существа. Уйма ограничений — юридические, моральные, религиозные, черт бы их драл…

«И распрекрасно», — невольно подумал Кин.

— Но есть и другая закавыка. Повторяю, я хотел бы создавать организмы принципиально новые. А этого нельзя добиться, оперируя лишь на уровне генных. структур. Главная сложность состоит в том, что хромосомный набор не является носителем информации сам по себе.

— Простите, но это звучит довольно странно, во всяком случае, для меня.

— Вы, значит, не читали мою статью в позапрошлом номере «Вестника биотехнологии», — произнес Харагва таким тоном, как будто Кин обнаружил фатальное незнакомство с таблицей умножения.

— К моему прискорбию, нет.

— А вас никогда не удивляло, что всего двадцать три хромосомные пары определяют индивидуальный облик человека и строение организма вплоть до мельчайших деталей?

— Честно говоря, у меня хватало других поводов для удивления, — откровенно сознался Кин.

— Это колоссальный объем информации. — Харагва широко развел руки, словно ухватив ими гигантский мяч. — Он даже по самым грубым подсчетам никак не укладывается в известный нам объем возможных комбинаций аденина, тимина, гуанина и цитозин при подсчитанном суммарном числе кодонов в молекуле ДНК. Заметьте, о врожденной памяти я уж и не говорю, хотя описаны неоспоримые случаи ее проявления. Парадокс отмечен еще на заре информатики и генетики, и удовлетворительного объяснения ему до сих пор не находили. Так вот, я уверен, что хромосомный набор, если пользоваться компьютерной аналогией, содержит не саму программу развития эмбриона, а четверичные коды доступа к этой программе. Кстати, четверичность и спиралевидность принадлежат к числу фундаментальных свойств информационной матрицы, формирующей весь физический мир.

Сохраняя из вежливости мину внимательного слушателя, Кин немножко скис, поскольку разговор вышел далеко за пределы его понимания.

— Всего-то и требовалось, что сломать стереотипы устаревшей парадигмы, — продолжал ученый. — Я взял. на себя смелость заявить, что генетическая информация хранится вне организма, поскольку в генах она просто не умещается. С точки зрения ортодоксов-материалистов, это полная дичь и ересь. Однако я строго логически доказал, что в совокупности азотистые основания нуклеотидов представляют собой не чертеж организма, а просто штамповочные формы для последующей трансляции через РНК на рибосомах. Иначе совершенно не объяснить тот факт, что одной и той же аминокислоте могут соответствовать разные кодоны.

Это понятно?

— Более-менее, — нагло соврал Кин.

— Хорошо, едем дальше. В упомянутой статье я принял в качестве рабочей гипотезы, что хорошо известные нам шестьдесят четыре кодона представляют собой некие пароли доступа к собственно информации об онтогенезе и филогенезе. Той информации, которая и направляет развитие эмбриона в требуемое русло. А содержится она вне физического мира, в некой области, которую иные называют господом богом. — Харагва скептически покривился. — Я предпочитаю называть это метаинформационным континуумом. Но суть не в терминологии. Так вот, метаинформационный континуум лежит по ту сторону абсолютного вакуума, если можно так выразиться. И является причиной торсионных флуктуации вакуума, которые проявляются в виде элементарных частиц. На доступном нашему наблюдению уровне.

— Очень интересно, — пробормотал Кин, чувствуя себя распоследним тупицей.

— Понимаете, корень проблемы в том, как внести новую генетическую информацию в метаинформационный континуум. — Харагва сделал паузу, подчеркивая важность сказанного.

— А разве вы этого не сделали, сконструировав фабров?

— Нет. Я рекомбинировал известные мне коды. Ну, проще говоря, собрал организм из готовых деталей, только и всего. А хочется большего. Очень хочется, Элий.

— Значит, вы бьетесь над тем, чтобы сделать чертеж и передать его… — Кин неопределенно покрутил рукой. — Туда?

— Примерно так. Оставить след на скрижалях, где записано устройство всего сущего.

— Головокружительно дерзкий замысел, — признал Кин, отпив глоток из стакана.

— А, вы понимаете, вижу… — У Харагвы расширились зрачки так, что радужка совсем исчезла. — Да, это опасно. Охренительно опасная затея, старина.