Николай Гуданец - Планета, на которой убивают

Если вам никогда не гадили в рот, не лупили кувалдой по черепу и не вывертывали все суставы наизнанку, значит, вы не испытали как минимум одну из важнейших стадий сволочного жизненного процесса — ожиданку, и вы, разумеется, можете считать себя счастливчиком. В отличие от меня, который пребывал в ожиданке вторые сутки.

После бессонной ночи, совершенно измаяшись и одурев, я выбрался на рассветную улицу, чтобы позвонить Лигуну. Первые два таксофона с презрением выплюнули мой поддельный кругляш, третий оказался не столь разборчив.

— Какого хрена в такую рань? — хрипло рявкнул Лигун.

— Это я, Мес.

— Стряслось чего-нибудь?

— Браток, я в ожиданке.

Он помолчал, пораскинул скрипучими спросонья мозгами.

— Ладно, тащи два хухрика. Плюс за прошлый раз, итого четыре.

— Я совсем пустой. Отпусти еще под грифель, я все скощу.

— Мес, я же не фабричная лавочка. Только за наличные. Раз в жизни сделал исключение специально для тебя, так ты решил, и дальше так будет? Не надейся.

— У меня через три дня пенсия, сразу рассчитаюсь…

— Вот тогда и поговорим.

Больше унижаться не имело смысла, но с разгону я еще пробормотал, не столько этой жирной скотине на том конце линии, сколько в окружающее пространство, шершавое и металлически жестокое:

— Никаких сил нет терпеть… Глубокая ожиданка.

— А ты попей водички, да побольше, — невозмутимо посоветовал Лигун. — Пока.

Мембрана пропела отбой. Проклятье.

Привалившись плечом к стенке кабины, я разжал пальцы, и трубка закачалась на шнуре, ехидно пища на весь мир о моем очередном поражении. Хорошо бы эта липкая от испарины трубка оказалась рукоятью турельного спаренного пулемета, а в перекрестье прицела красовалась бы туша Лигуна. Э, нет. Отставить. Дождусь пенсии — пойду к нему, гасить долг и брать дозу, а коли перехвачу деньжат, и раньше того наведаюсь. Ежли незаломных толкачей отстреливать, то что тогда с заломщиками прикажете делать, за яйца вдоль бульвара поразвешивать? Значит, Лигун пускай живет. Слушай мою команду, перенос цели, девять линий верх, директриса один, длинными пли! Ой, мать солдатская и вся небесная братва, куда ж это пальнул взводный Трандийяар? Никак в самого Адмирала ненаглядного? Чего не сделаешь с ожиданки.

Я шаркал по бульвару, как метла по плацу, и меня пошатывало, и сам себе я казался сухим и легким, будто ветви хвощей у меня над головой.

Опять же скосить из родимого мотопехотного «Тайфуна» можно хоть кого, запростец делов, но Адмирала зачем? Во-первых, это не по Уставу и противоречит присяге. Во-вторых, согласно субординации, следует сначала обратиться к непосредственному начальству и далее по ветви. Тут полкового боезапаса не хватит, чтобы разобраться с эдакой оравой. В-третьих, доложите, как вы усвоили два предыдущих «во». Если каждый отставной вчистую инвалид начнет разбираться, за кого он кровь проливал и в ту ли сторону палил, будет подан дурной пример всему личному составу, особенно первосрочникам. Так что стоп огню, перенос цели.

Расчету и стрелкам, двенадцать линий низ, директриса пятнадцать, короткими подавить, пли! Это дельная инициатива, подавить сушеную стерву из жилкомендатуры, чтоб не колотилась по утрам в дверь и не грозила выселением. А у меня вся грудь в салате — два «Стальных сердца» и «Щит Отечества» трех степеней, не считая мелочевки, в пузо вшита пластина, неоперабельный осколок под лопаткой, и чтоб я вам, штатские дешевки, отслюнивал по тридцать хухриков за полусгнившую чердачную халабуду? Еще и при пенсии девяносто пять? Еще при том, что Лигун толкает дозу дешево, и все равно вынь да положь две монеты? Может, проще вам объяснить диспозицию разрывными сорокового калибра?

Пришлось сесть на скамью, подгибались ноги. Даже если подавить настильным огнем одну стерву, из резерва назначат следующую. Нет смысла, как ни крути. У нашего бравого отечества неисчерпаемые ресурсы стерв и мудаков.

Что же касается самого разнесчастного и первостатейного мудака, он сидел на скамейке среди полуобгрызанных плаунов, покрытый кольчужным потом, и держался за свое искромсанное осколками пузо, а ноги у него дрожали, словно удилище, когда клюет клешневик. Эх, бывший взводный Трандийяар, увидели б сейчас такую развалину твои ребятушки, сгорели б со стыда. Хуже всякого штатского.

Малость отдышавшись, я уяснил, куда шел. То есть, вроде бы направлялся куда глаза глядят, а на самом деле к Зайне. Вон тот двухэтажный домишко с балясинами, в переулке. Сюда мне путь заказан, и ни к чему вообще приходить, травить душу. Переигрывать нечего, все отгорело, поросло быльем.

Однако же встал со скамеечки и тихим неуставным шажком поплелся к переулку, вроде бы гуляю, просто так, ничего особенного. Поравнялся с домом, еще не зная, зайду или пройду мимо, как вдруг Зайна сама окликнула меня, перевесившись через балконные перила.

— Гляди-ка, Трандийяар! Ты не ко мне, часом?

Я остановился и задрал голову. Оказывается, давно мы не виделись. Она еще пуще располнела, разрумянилась, волосы стала укладывать по-бабьи, кренделями вокруг макушки. Почему-то и это ей шло. Такой оторве все к лицу.

— А, это ты… Да я просто гуляю.

Конечно же, она не поверила, будто я забрел в переулок случайно, и, конечно, виду не подала, что меня раскусила.

— Ты что, хворый? — спросила она, без особой заботы, но с интересом.

— Да так. Старые царапины ноют.

Мы помолчали. Ну что ей стоило сказать, к примеру: «Заходи, выпей бульончику.» Или мне брякнуть: «Слушай, у тебя не найдется взаймы четыре монеты? Десятого отдам, как штык.» Только я бы скорее язык себе откусил, чем сказал бы такое. Жаль, уяснил это только увидав ее, со стиранными подштанниками господина младшего интенданта в розовых пухлых руках.

— Ну, бывай, — сказал я небрежно и зашагал дальше, стараясь не шататься. Зайна за моей спиной продолжала развешивать на просушку белье.

Не в толкача Лигуна, не в Адмирала и не в стерву сушеную, и не из «Тайфуна» захудалого, а прямой наводкой по всему на свете из главного бы калибра, да фугаской, чтоб дерьмо брызнуло до облаков и к ним прилипло. Мало мне ожиданки, еще и Зайну повидал, ко всем прочим радостям в нагрузку. Сам нарвался, винить некого. Надо ж было вообразить идиоту, что мой паскудный язык повернется клянчить у нее деньжат.

И опять я сидел на парковой скамеечке, силенок набирался. Невдалеке ветерком мотало розовую медузину, наконец она ухитрилась прилепиться к стволу хвоща, сначала пучком щупальцев, потом всем пузырчатым тельцем. Обустроилась и принялась за охоту, распустила веером с подветренной стороны кисею своих ловчих нитей. Служба у нее нехитрая, к вечеру нажрется мелкой крылатой шпаны и потом улетит с бризом обратно в залив.