Николай Полунин - Цербер

Елена Евгеньевна показала пальцем на бар, Андрей открыл, стал перебирать бутылки, на «Скоче» она так же жестом велела остановиться. Когда он хотел долить содовой, решительно прикрыла стакан ладонью.

— За Президента! — сказала она. Проглотила дымную влагу, не поморщившись. — Его любимое. Бусыгин не нарадуется на эту бутылку. Что ни гости — достанет, покажет издали, объявит, что оно — любимое нашего Президента, и сразу на место. А в стопки водочку норовит. Что ты смотришь, Андрюшенька? Я могу пить как извозчик, да воспитание не позволяет.

Андрей Львович склонил белую голову к плечу. Вдруг улыбнулся во всю ширь:

— Старуха, ты готова. Спеклась. Я-то думаю… Елена Евгеньевна недоуменно вскинула бровку.

— Ты не просто увлечена. Ты втюрилась по самые уши, — назидательно сказал Андрей Львович. — Тебе нужно срочно брать этого Мишу за себя. Все признаки налицо. Знакомь нас с ним, и укатывайте на три медовых месяца в командировку. Я все устрою. Не смей предаваться глупым мыслям, а лучше зови его сюда и больше не отпускай. А сейчас я пошел. Не надерись тут.

Он ушел так быстро, что она даже не успела подняться.

От души отлегло. Все как будто становилось на привычные места, возвращалось в русло, откуда его выбило то невероятное, невозможное, невообразимое, сумасшедшее, что ей пришлось выслушать предыдущей ночью.

Как она могла поверить этим небылицам? Зачем Михаилу было их рассказывать? Он приедет сегодня, уже скоро, и они помирятся. А потом уедут вместе и будут в безопасности. Об этом позаботится Андрей.

Все будет хорошо.

Она чувствовала приятное расслабление. Состояние расслабленности перешло в легкую дремоту…

…Зеленое пятно замерцало и сделалось яркой желтой петлей, вписанной в куб, грани которого медленно поворачивались и вдруг — осыпались, лопнув во многих местах…

Открыв глаза от внутреннего толчка, Елена Евгеньевна еле сдержала крик — старинные башенные часы ходили ходуном, разваливаясь, трещали, отлетел маятник, вырвалась блестящей коброй пружина. Часы загудели, охнули и обрушились внутрь себя.

Через десять минут она смогла отнять наконец руки от подлокотников кресла. В зеленой коже остались отчетливые следы ногтей. Один ноготь сломался у самого корня.

«Я больше не могу себя контролировать, — в ужасе подумала она. — Я больше не властна над тем, что находится во мне. Я убью себя сама, меня убьет «Антарес», я должна избавиться от этого. Миша прав, прав от начала и до конца».

Она не могла оторваться от развороченных часов, которые пережили четыре войны, три революции и одну эвакуацию. Они пережили бы еще многое, а против сил, вырвавшихся из чужого Мира, оказались бессильны.

Он не просто быстро ушел из большой «генеральской» квартиры в доме на набережной Москвы-реки. Он сбежал, прыгая через ступеньки, и лишь у самой улицы смог взять себя в руки настолько, чтобы хоть перед Василичами — старшим и младшим не потерять лица. К черту полетело и его намерение призвать Елену к порядку и в последний раз попробовать договориться по-хорошему.

Виной тому был внезапный безотчетный страх, животная жуть, которую он испытал. Страх не сопровождался ни единой связной мыслью, ничем не был спровоцирован и никакой разумной причиной объясним быть не мог.

— В контору, — бросил он отрывисто. Постепенно тряский ужас проходил, пустота в груди наполнялась.

Нечто похожее Андрею Львовичу довелось ощущать однажды, довольно давно. Ему, как и всем допущенным неофитам, предложили опробовать на себе низкочастотную «Миранду». Агрегат выдал восемь герц в контактный объем, куда молодой Андрей Львович сунул стриженую ушастую голову, и — о, это незабываемо!

Что низкие колебания способны вызвать у человека самые разнообразные эмоции и ощущения, в том числе и непреодолимого страха, ему было известно, как и всем. Но одно дело знать, а другое испытать самому.

Нынешний страх был таким же. В нем были неотвратимость механического движения и покорность смерти. Андрей Львович ломал голову над его причиной.

«Не во мне же дело. Инфразвук она не генерирует, ее диапазон считан еще в первых опытах, а я не мальчишка или дикарь, чтобы испугаться просто так».

Он заставил себя заняться делом. Подключил кейс к разъему на панели машинного телефона и через связь вышел в банк, из которого запросил самые свежие данные по Елене Евгеньевне.

Как только Елена Евгеньевна Бусыгина стала объектом «Антарес», к ней был прикреплен сотрудник из отдела, который остряки в фирме прозвали «ясельным».

Обладатели мощной восприимчивости, работники этого направления, всего их имелось шестеро, «вели» своих подопечных, регулярно «настраиваясь» на них, отслеживая и фиксируя их самочувствие, смены настроения и даже ближайшие намерения. Это, конечно, не было прямым чтением мыслей, такого не добились до сей поры, но приближение получалось хорошее. Дед Андрея Львовича был бы заинтересован.

Пригнувшись к экрану на обратной стороне крышки, Андрей Львович читал текст, по мере надобности поднимая.

«Этой ночью пережила сильное нервное потрясение. Отчетливо отрицательное. Вчера днем превалировали позитивные эмоции… («Ах, любовь! — подумал Андрей Львович. — К черту бы ее».) Общее физическое состояние — крайнее утомление, вызванное душевными причинами, почти срывом… Важно! С прошедшей ночи отношение к действительности, восприятие окружающего претерпели значительные, почти полярные изменения. Еще не отдает себе отчета, проявлений можно ждать в ближайшее время. Поведение может стать неадекватным… («Кой черт, оно уже стало!») За истекшие сутки отмечены три случая перехода в режим «А» — все кратковременные. Время переходов — смотри».

Андрей Львович посмотрел и поразился. Последний, третий раз за этот день Елена Евгеньевна позволила себе выпустить наружу и наслать на что-то таящуюся в ней энергию буквально через минуту после его позорного бегства.

Только какое же оно позорное, если он, получается, спасал собственную жизнь.

Андрей Львович просмотрел текст до времени подачи последней квитанции — все верно, «ясельник» загнал материал только что, в полном соответствии с расписанием «включений» в объект. Этого «ясельника» звали Артур, он был молодой и очень добросовестный.

«Порше» остановился у серого неказистого здания, за которым, если пройти по узкой асфальтированной дорожке, стояло еще одно, совсем уж развалюха. Вокруг с одной стороны было несколько пятиэтажек, с другой — подступали заводские здания и полукруглые серебристые ангары за заборами.

Втянув в себя воздух, Андрей Львович поморщился: воздух здесь был нечист. «К сожалению, — подумал он, — не всегда полезно устраиваться в особняке».