Николай Полунин - Орфей

Все участники операции были специально предупреждены о неразглашении и даже дали назавтра отдельную подписку. Это было тем более странно, что никто из этих людей и без того болтать не был приучен. Впрочем, для большинства прошла версия о самосожженце. Это же говорилось (вполне искренне, потому что и им было сказано то же самое) словоохотливыми гаишниками, поджидавшими автомобиле владельцев, когда тех снова допустили к брошенным машинам. Версия была напечатана в газетах, и ее глухо, один-единственный раз в неудобное время повторили электронные СМИ. А возвращаясь под утро домой, парнишка в джинсовой куртке, тот самый, что на лавочке рядом с Михаилом делал вид, что нюхает кокаин, спросил миниатюрную черноволосую девушку, идущую рядом:

— Кассету завтра в отделе поглядим? Ты ведь ближе всех была.

— Была-то была, но только ничего мы не поглядим. У меня сразу ее изъяли. Прямо там, на мосту.

— Как же ты отдала? Кто изъял? Ерунда какая, ты эксперт, не положено так.

— Отдашь… Босса первый зам. Лично. И в кейс запрятал. Я видела, он ко всем операторам подходил. Я тебе больше скажу. Я ведь до самой воды этого, ну… «горящего» проводила. Когда он совсем погас.

— И что, на пленке тоже не видно… ах, черт, пленка-то!

— Не знаю, что там видно, что не видно, а я скажу тебе, чего точно не было, когда он упал.

— Ну и чего?

— Всплеска.

Мой четвертый домик находился на некотором возвышении, и когда сосны начали падать, я увидел не только те, что рядом, но и дальше, вплоть до северной и западной стен. Это выглядело как ураган. Как пролетающий из конца в конец Крольчатника незримый смерч. Сосны клонились, кряхтели, кричали, хвоя рвалась с ветвей, шишки носились роями. То тут, то там раздавался перекрывающий все остальные звуки громкий треск — это не выдерживал, переламывался еще один ствол в красноватой коре. Но чаще дерево выворачивало с корнями, и тяжкий удар потрясал землю.

И при всем — ни малейшего дуновения ветра. Лишь короткие порывы, когда проносило рядом ветку, падала поблизости сосна. Трава стояла не шелохнувшись. Я ухватился за перила крыльца, потому что показалось, что не держат ноги.

Грохот, звон стекла — угодило по крыше домика справа. Нежилого. Крона поперек веранды, ствол проломил крышу, окна зияют черными зубьями пустоты. Ага, небьющиеся, как же… Я не понимал, что делать. Бежать? К Ксюхе? Как она? Сделал несколько неуверенных шагов. Взвизг, треск, шумный удар — верхняя треть обломанной сосны улеглась в метре передо мной. Толкнуло потревоженным воздухом, в глаза сыпануло хвоей. В домик? Под крышу? Но почему не сносит дома? Только сосны. Нет, лучше под крышу…

Кончилось, как началось, — в один миг. Гигантскому незримому пальцу надоело размешивать сосновые кроны, и он просто пропал. Исчез, как для рыбок в банке исчезает поднятый сачок. Я подождал еще немного, вдруг все продолжится. На самом деле мне нужно было успокоить дыхание. Они опять посчитают, что это я, пришла мысль, и я ничего не смогу им возразить. Правдивый так и скажет: из-за тебя. Но разве я виноват? Мне вспомнился последний «накат» — мой мечущийся меж белых призрачных стен взгляд. Он метался по соснам, не находя пути наружу. Господи, неужели это действительно я?

Сердце и дыхание успокоились, повторной катастрофы, кажется, можно было не ожидать, а я все сидел на низенькой ступеньке. Потом отправился. Я не заходил в домики и даже не стучался. Я только смотрел, все ли уцелели. Уцелели все. Кроме того, одного нежилого. Рядом с моим, второй номер, если смотреть от Ворот. Ни один из крольчатниковской компании даже не выскочил из дому. Даже не вышел теперь, когда утихло. Я не мог знать, живы ли они и вообще не исчезли ли, как привидения, оставив меня одного в этой страшной сказке. И я не хотел узнавать. Даже про Ксюху. Крольчатник. Каждый сам по себе. Обойдя и удостоверившись, я вышел к Воротам. Кстати, по пути смог оценить масштаб разрушений. Не очень-то он был велик. Упавших сосен я насчитал с десяток, да столько же обломанных, и все они в основном в нежилой части. Это у моего страха глаза были велики.

Я, конечно, приходил к Воротам не в первый раз. Высокие, в уровень стен, железные створки с калиткой в правой и щетиной штырей-копьецов поверху. Крашенные в милый отечественному глазу защитный цвет. Прямо от них протянулась заросшая грунтовка в две колеи. Она тоже лежала несколько в стороне от общего массива домиков, теперь заваленная рухнувшими соснами. На противоположной стороне грунтовка упиралась в такой же проем в стенных блоках, но заложенный крупным кирпичом. То есть все предельно ясно.

Мне не очень нравилось изображать из себя романтического узника, «разбивающего кулаки в кровь». Я уже знал, что на стук Ворота отзываются глухо, словно заложены оттуда мешками с песком. Но я не мог не постучать. Результат можно было предвидеть. Через пять минут я плюнул. Прижался к шероховатому металлу спиной, съехал на корточки.

У меня есть отвратительная привычка сперва думать, потом действовать. Вот сейчас, я чувствовал, от меня требовались какие-то решительные поступки. Но что я мог? Ворота, стены. Элементарно преодолимый рубеж, беда только, что никому в Крольчатнике не хочется его преодолевать и вряд ли захочется даже после сегодняшнего.

И я не исключение, и мне не хочется лезть на стену, усаженную стеклами. Где бы ты ни был, какие бы перемены ни происходили с тобой, в конечном итоге на твою долю остается — и это еще дай-то Бог! — клочок земли да стены вокруг. Отчего-то принято полагать жизненными достижениями то, как мы эти стены преодолеваем, но ведь перед нами тотчас встают новые. В конечном итоге к нам приходит смирение, и счастлив тот, кто нашел все необходимое и достаточное для спокойствия внутри одного себя. Бытие Крольчатника очень наглядно подтверждает эту не самую бесспорную, но одну из реально действующих истин. Так ведь не вижу я тут ни одного спокойного и счастливого. Каждый из них играет, и только. Впрочем, отчего — «каждый из них»? Каждый из нас.

Я разозлился, и это было хорошо. Вот что мне действительно надо — хорошая злость, а никакое не смирение. До дому — бегом. В чуланчике я видел топор. Бегом! Бегом! Где тут свалилась верхушка? Убрать с дороги к чертовой матери! Лезвие впивается в золотистую древесину. Хороший топор, вязкий. Я отволакиваю расчлененный ствол сперва просто в сторону, затем, передумав, тащу на старое кострище. Вот будет вам костер. Бумага в кабинете? Так и есть. Туда же ее, всю пачку. Захотите — придете, нет — черт с вами. И дела мне нет, кто за доктора в этом санатории и вообще, где мы находимся и что за строительства идут по обе стороны, и не желаю я больше задавать вопросы. Так, этот толстый обрубок тоже сюда. Уф!..